Как нередко бывает в биографической литературе, немногочисленные справки, посвященные Б. Ф. Соколову — ученому-эмигранту и общественному деятелю — были составлены, по-видимому, во многом на основе его, по сути, автобиографической беллетристики и содержат ряд ошибок, а также сомнительных утверждений, которые, по мере возможности, я хотел бы исправить (или на которые хотел бы указать) в этой статье.

Понятно, что герой этой статьи не нобелевский лауреат И. И. Мечников и не политик ранга А. Ф. Керенского или, не дай Бог, В. И. Ульянова-Ленина. Но мера известности и мера правды должны быть независимы, а последняя, по возможности, всегда должна стремиться к истине. И коль скоро книги, написанные Б.Ф. Соколовым «о времени и о себе» читаются², читатель должен понимать, что автобиографические повествования, как документ эпохи, далеко не всегда лишены искажений и вымысла.

Жизненная история Б. Ф. Соколова, уроженца Санкт-Петербурга, зоолога по первой специальности, в известной степени отличается от судеб многих его коллег-биологов старшего или более младшего поколений. С одной стороны, когда случился большевицкий переворот 1917 г., он был еще начинающим ученым, успевшим, по некоторым данным, только сдать магистерские экзамены³. Уехав из России в 1920 г., он не мог наверняка рассчитывать найти на Западе место для продолжения своей научной карьеры. С другой стороны, опять-таки в отличие от большинства своих коллег, он в годы революции был серьезно вовлечен в политические процессы, происходившие в России, и к концу 1917 г. стал уже довольно известным членом партии социал-революционеров (ПСР)⁴. Поэтому, его практически не знают отечественные историки науки, но нередко цитируют историки русской революции и Гражданской войны на севере России⁵. Тем не менее, даже в наиболее полной отечественной биографической справке о нем историка и журналиста М. В. Соколова⁶ содержится ряд досадных неточностей, о которых речь пойдет ниже. Местами грешат против истины и несколько кратких биографий Б. Ф. Соколова, опубликованных в энциклопедических словарях и на разных Интернет-сайтах⁷, впрочем, некоторые из них почти дословно списаны со справки об авторе из книги самого Соколова «На берегах Невы». Большинство из ошибок и ложных утверждений в этих публикациях связаны именно с российской частью жизни протагониста.

Почти во всех биографических справках, очевидно вслед за информацией, приведенной в начале упомянутой выше книги Б. Ф. Соколова, произошло «омоложение» героя на четыре года: в качестве года его рождения указан 1893-й, хотя только в одном месте повествования эта дата косвенно подтверждается самим автором⁸. Более того, эта дата противоречит документам студенческого дела Б. Ф. Соколова⁹ и некрологу, опубликованному в американском журнале «Рост» (Growth, USA)¹⁰, где с 1963 г. до своей смерти Борис Федорович был редактором. В обоих источниках год рождения Соколова означен как 1889. Некоторые справки о Соколове сообщают, впрочем, и более фантастические сведения¹¹.

Когда человек, особенно ученый, описал свою жизнь и сделал это достаточно подробно, возникает естественное желание использовать эту информацию «из первых рук» как документально точную¹². Однако в случае Соколова (да и вообще) едва ли это стоит делать без попытки сверить данные из рассказов протагониста между собой и с документами и другими (независимыми) источниками. До сих пор, по-видимому, этого никто не делал. Однако несколько его новелл были посвящены людям достаточно известным: Н. С. Гумилеву и А. А. Ахматовой, Б. В. Савинкову, Н. А. Морозову, а также событиям, широко освещенным в литературе: штурму Зимнего дворца, разгону Учредительного Собрания, Гражданской войне на севере России. Таким образом, степень беллетризации текста можно выявить путем сравнения авторского текста с другими публикациями (где, впрочем, тоже возможны ошибки и домыслы!) и, стало быть, установить, насколько аккуратно герой обращался с фактам.

Кроме того, не надо сбрасывать со счетов и то, что обе автобиографические книги Соколова: The White Nights (1956) и «На берегах Невы» (1973)¹³ были написаны, соответственно, когда автор разменял шестой и восьмой десяток, то есть через 40—70 лет после некоторых из описанных там событий. Естественная аберрация памяти в этом случае была бы вполне понятна, поскольку мало кто специально сверяет собственную биографию с документами и дневниками (если таковые и велись)¹⁴, а если она пишется уже по прошествии десятков лет, то некоторые события в памяти смещаются, смешиваются, подвергаются коррекции или попросту исчезают из нее (возможно и появление небывшего).

Итак, в действительности Борис Федорович Соколов родился в С.-Петербурге 30 октября 1889 г.¹⁵ в семье разночинца Федора Стахиевича Соколова, выпускника юридического факультета ИСПбУ, в то время чиновника канцелярии главного священника армии и флотов, и дворянки Марии Сергеевны Верховцевой. Дед Бориса по отцу был крепостным графини Обручевой. Помимо Бориса, в семье было еще три дочери: Лидия (1890) и близнецы Наталия и Варвара (1892)¹⁶.

Жили Соколовы в Канонерском переулке (современная ул. Пасторова) в доме 6, часть которого, согласно воспоминаниям Бориса Федоровича, принадлежала семье: в нем располагалась литографическая мастерская, которая досталась по наследству Федору Стахиевичу.

Согласно воспоминаниям самого Соколова, в последнем (восьмом) классе гимназии большую часть учебного года — с ноября по апрель — он провел в тюрьме после ареста за хранение запрещенной литературы, чему, однако, пока не удалось найти подтверждений в официальных документах¹⁷. Тем не менее, он успешно (на 4 и 5) окончил 5-ю СПб гимназию¹⁸ в 1907 г. и тогда же поступил на Естественное отделение физико-математического факультета Императорского Санкт-Петербургского университета (ИСПбУ)¹⁹.

В университете Б. Ф. Соколов специализировался в Зоотомическом кабинете, которым в то время (до 1911 г.) руководил проф. В. Т. Шевяков (1859—1930). «Неутомимый заика», как называл Соколова в письмах В. А. Догель (1882—1955)²⁰, сменивший Шевякова на посту заведующего кабинетом, помимо университета, начал с 1910 г. посещать и С.-Петербургскую биологическую лабораторию, где Зоологическим отделением руководил С. И. Метальников (1870—1946)²¹. По-видимому, под руководством последнего, аттестовавшего своего ученика как человека очень способного и работящего²², Соколов продолжил свои исследования по экспериментальной протозоологии, которые составили основу его университетской дипломной работы (1912)²³, а потом и магистерской диссертации (Прага, 1924). В 1909—1911 гг. в летний сезон он работал на Севастопольской биологической станции, где исследовал движение грегарин и их биоразнообразие²⁴.

В своих мемуарах Б. Ф. Соколов писал, что был приглашен Метальниковым работать на кафедру микробиологии Биологической лаборатории («На берегах Невы», Заключенный крепости), однако, ни кафедры (отдела), ни лаборатории микробиологии в составе этого института до 1921 г. не было²⁵. Согласно документам, в Биологической лаборатории, которая в 1918 г. была переименована в Петроградский научный институт (ПНИ) им. П. Ф. Лесгафта, в составе Зоологического отделения числилась одноименная лаборатория или лаборатория экспериментальной зоологии и биологии (первое упоминание в 1910 г.). До своего отъезда в Крым (ноябрь 1917), ею заведовал С. И. Метальников. В 1918 г. исполняющим обязанности заведующего там был И. Д. Стрельников (1887—1981), а с 1919 г. в бумагах института фигурировала просто лаборатория Зоологического отделения, руководителем которой стал (за отсутствием Метальникова) К. Н. Давыдов ²⁶.

Интересы Бориса Федоровича не ограничивались биологией — параллельно он учился и на математическом отделении того же факультета²⁷, а, получив весною 1912 г. диплом I степени об окончании Естественного отделения физмата ИСПбУ, поступил на Историко-филологический факультет того же университета²⁸.

Вероятно, в период 1911—1916 гг.²⁹ Соколов окончил еще и медицинский факультет Психоневрологического института. Имея уже высшее естественнонаучное образование, он смог пропустить общеобразовательные курсы и получить диплом «зауряд-врача» (или лекаря?) за три—четыре года³⁰.

Б. Ф. Соколов все эти годы был достаточно активным членом Биологической лаборатории: ее секретарем с конца 1915-го по начало 1917 г.; входил в хозяйственный комитет и в строительную комиссию Лаборатории (1914)³¹. В этом же 1914 г. Соколов значился помощником проф. Метальникова (директора Биологической лаборатории и руководителя ее Зоологического отдела), наряду с М. А. Галаджиевым (1885—1946) и И. Д. Стрельниковым.

В The White Nights (P. 285) Б. Ф. Соколов сообщает, что летом 1920 г. был выбран руководителем отдела экспериментальной медицины ПНИ им. П. Ф. Лесгафта. Однако ни отдела, ни лаборатории с таким названием в составе института в 1920 г. не было³². Через несколько лет там действительно был создан отдел Экспериментальной патологии³³, но в это время Соколов уже эмигрировал из России.

Согласно предисловию к книге «На берегах Невы» и основному содержанию обоих изданий, Б. Ф. Соколов был призван в армию в конце 1916 г. и служил на Юго-Западном фронте врачом-инфекционистом. Большая часть его службы прошла на военно-санитарном поезде 13-й армии, вероятно, в звании поручика³⁴. Однако уже в августе 1917-го, он якобы был какое-то время в Петрограде, а потом оказывался в столице в середине октября и в конце декабря того же года³⁵.

На фронте, по воспоминаниям Соколова, ему пришлось присутствовать в конце августе 1917 г. при гибели своего школьного друга, комиссара Юго-Западного фронта капитана Линде³⁶. После этого события, если следовать написанному в книгах Соколова, он еще более месяца был на фронте и, получив легкую контузию при бомбардировке военно-санитарного поезда, через Киев уехал в Петроград. Однако описание событий этого времени, данное Соколовым в рассказе «Князь террористов» («На берегах Невы»), ставит читающего в тупик. Встреча и разговор с известным террористом Б. В. Савинковым (1879—1925) в резиденции Керенского (в Петрограде) как будто происходят до корниловского мятежа (25 августа), однако Савинков сообщает автору о своем выходе из Временного правительства, где он был заместителем военного министра, а это случилось 31 августа 1917 г.³⁷

Вообще описания встреч с Савинковым отличаются в двух книгах Соколова. Так, в The White Nights (P. 98—102) Соколов пишет о двух случайных встречах с известным террористом, вскользь упоминая, что встречал его раз или два, еще будучи гимназистом. В тексте «На берегах Невы», в отдельной новелле («Князь террористов»), он, однако, подробно описывает обстоятельства убийства министра внутренних дел В. К. Плеве, случайным свидетелем которого он оказался, наблюдая 15 июля 1904 г. за странным прохожим — Савинковым (тогда ему, конечно, незнакомым). Его описание этого события в деталях существенно расходится с воспоминаниями самого организатора теракта³⁸.

Также возникают вопросы при попытке восстановить некоторые моменты биографии Соколова на основании текста новелл The Knight of Poets (The White Nights) и «Поэт-акмеист» («На берегах Невы»), где речь идет о знакомстве автора с А. А. Ахматовой (1889—1964) и Н. С. Гумилевым (1886—1921). Так, встречи с Ахматовой в кафе «Бродячая собака» происходят много позднее его закрытия в 1915 г., а ее роман с А. А. Блоком, на котором настаивает автор, является ничем не подтвержденной легендой³⁹.

Неожиданным выглядит и описание встречи автора с Гумилевым на фронте в конце 1916 г., в Луцке, которой в обоих изданиях мемуаров Соколова уделено значительное место. Дело в том, что прапорщик Н. С. Гумилев служил в то время в 5-м гусарском Александровском полку, дислоцированном в Латвии (севернее Двинска-Даугавпилса), и его появление на Волыни (более чем за 800 км от этого участка Западной Двины), в расположениях Юго-Западного фронта, никакими документами не подтверждается⁴⁰.

Цель приезда в Петроград осенью 1917 г. объясняется в воспоминаниях Б. Ф. Соколовым по-разному⁴¹. Но в обеих книгах указано, что он вез из Киева Керенскому выкраденное у Г. Л. Пятакова (1890—1937) письмо Ленина, содержавшее информацию о подготовке к вооруженному перевороту (в Петрограде [The White Nights. P. 94] или в Киеве)⁴². Оно, хотя и не произвело впечатления на Керенского (по одной версии воспоминаний — даже не дошло до него), но, видимо, послужило поводом к попытке устранить Ленина, которую предприняли несколько эсеров, в их числе и Соколов⁴³. Во втором покушении (1.1.1918), которое, несомненно, имело место, Соколов уже не принимал участия, но достаточно подробно описал его со слов организатора (The White Nights P.151—153; «На берегах Невы». Может ли быть убийство оправданным?)⁴⁴.

После неудачной защиты Зимнего дворца 25 октября, в которой, по воспоминаниям Б. Ф. Соколова, он также принял участие (The White Nights. The Fall of the Winter Palace P.156—185)⁴⁵, ему пришлось вернуться на фронт. В Петрограде Соколов появился снова в начале декабря уже как депутат Всероссийского Учредительного собрания (ВУС), где вскоре был избран председателем его военной комиссии. Работа этой комиссии, как известно, успеха также не имела, прежде всего, из-за позиции ЦК ПСР. Защитить Учредительное собрание от разгона большевиками 5 (18) января 1918 г. не удалось, хотя под началом Соколова были определенные вооруженные силы⁴⁶. В книге «На берегах Невы» Борис Федорович писал:

«Нет оправдания моей пассивности. Довод, что, дескать, у меня не было высокой должности в партии, отвергается моей совестью. Как человек, глубоко верящий в демократию, я был обязан руководствоваться моими убеждениями. Даже теперь, спустя столько десятилетий с момента разгона Первого Учредительного Собрания 5 января 1918 года, мое чувство личной вины я ощущаю также остро»⁴⁷.

Накануне созыва Учредительного Собрания в начале 1918 г. в Петрограде выходила независимая ежедневная четырехстраничная газета «Серая Шинель» (с четвертого выпуска «Простреленная Серая Шинель»), издателями которой были объявлены солдатские комитеты Преображенского и Семеновского полков. В редакцию издания входили Б. Ф. Соколов и еще несколько его соратников⁴⁸.

Зная об арестах членов ВУС, начавшихся после его разгона, Б. Ф. Соколов скрывался две недели в анатомическом музее, в подвале Биологической лаборатории, и после этого уехал на фронт, который тогда еще существовал. Вскоре он был переведен под Киев и демобилизован⁴⁹. На Украине в это время (апрель 1918) установилась власть гетмана П. П. Скоропадского. В Киеве Соколов работал какое-то время в Бактериологическом институте при университете. Когда в мае 1918 г. на Урале начался мятеж Чехословацкого корпуса и в Самаре возникло первое антибольшевистское правительство — Комитет членов Учредительного собрания — Соколов решил пробираться на Волгу. Его целью было участие в Уфимском государственном совещании, которое проходило 8—23 сентября 1918 г. под председательством Н. Д. Авксентьева и собрало около 200 человек⁵⁰.

Наступление Красной армии вынудило Соколова перебраться вместе с образованным Временным всероссийским правительством (ВВП) в Омск⁵¹. Оттуда, вероятно, в ноябре 1918 г., он выехал во Владивосток как сотрудник Иностранного информационного бюро при ВВП. Вероятно, в тот момент было далеко не ясно, куда занесет Соколова судьба. В его удостоверении как места, где предполагалась организация секций информационного бюро ВВП, были означены США, Англия, Франция и Италия⁵².

Соответственно, в 1918 г. фамилии Соколова в бумагах Биологической лаборатории не встречается⁵³, а в 1919 г. он там значился как старший ассистент по зоологической лаборатории и член Совета лаборатории (с лета 1919 — член Совета ПНИ) с пометкой, что он не смог вернуться в Петроград и фактически отсутствовал весь год, уехав на Украину и в Сибирь⁵⁴.

В Париже, куда он попал весной 1919 г., у Соколова были некоторые связи и возможность устроиться по специальности. Однако политические страсти еще волновали его больше. За время Мирной конференции ему удалось познакомиться с рядом политических деятелей Европы (среди них был Э. Бенеш, в то время министр иностранных дел Чехословакии)⁵⁵ и написать публицистическую книгу «Большевики о большевиках», которая имела большой успех. В результате, Соколов стал иностранным корреспондентом двух влиятельных изданий: французского L’Information и английского Daily Dispatch («На берегах Невы». Когда Господь защищает тебя).

Тем не менее, его тянуло на родину, и, узнав о наборе медицинского персонала для работы в составе Русского Красного креста в Северной Области (СО), оккупированной тогда англо-франко-американскими войсками, Соколов через Лондон и Берген отплыл обратно в Россию (Архангельск). «Мой отъезд из Парижа на Север России был лишен каких-либо политических соображений или целей, — писал он в 1923 г. — Тяжело и грустно стало жить в Париже в бездействии вдали от России <…>. Приехав же в Архангельск, все свое внимание я посвятил чисто практической, административно-медицинской деятельности⁵⁶ <…>. Уже в начале августа я уехал на фронт, где и пробыл до конца января»⁵⁷.

Вероятно, поняв бесперспективность ситуации в СО, Борис Федорович хотел покинуть Архангельск. Существует выписка из журнала заседания Временного правительства СО от 18 декабря 1919 г., где рассматривался вопрос о разрешении магистру зоологии Петроградского университета Борису Соколову выехать из пределов Северной Области⁵⁸. Вероятно, если бы такое разрешение было сразу получено, следующий, 1920 год для Б. Ф. Соколова сложился бы совершенно иначе⁵⁹.

В начале февраля 1920 г., уже при очевидной неизбежности эвакуации армии и правительства СО, его состав был обновлен, и Соколов получил в нем портфель министра народного просвещения (7.2.1920)⁶⁰. Правительству, как и вообще антибольшевицкой СО, оставалось существовать меньше двух недель. 19 февраля 1920 г. на ледоколе «Минин» и яхте «Ярославна» штаб Главнокомандующего, тыловые службы, члены семей, раненные под патронажем Красного Креста и отряд датчан (всего около 1000 человек) покинули Архангельск. Через два дня в горле Белого моря по распоряжению генерала Е. К. Миллера Б. Ф. Соколов и его секретарь А. Н. Новиков были высажены на затертый льдами ледокол «Русанов», то есть, по сути, оставлены «на милость» большевиков⁶¹. По приказу из уже большевицкого Архангельска, на ледоколе их арестовали, и когда корабль освободился из ледового плена и прибыл в Йоканьгу, должны были расстрелять. К счастью, этого не произошло, так как было получено распоряжение доставить арестованных в Архангельск⁶².

Однако сначала (к 10-му марта) Соколова вместе с остальными арестованными в Йоканьге перевезли в Мурманск⁶³. Семь дней в Мурманской тюрьме сослужили, по-видимому, хорошую службу Соколову. Он успел рассказать свою историю датскому офицеру, которого вскоре выпустили. Борис Федорович писал: «Вероятно, ему я обязан тем, что о моей судьбе стало известно в Норвегии и во Франции — в результате чего состоялась интервенция в мою судьбу со стороны Международного Красного Креста, Брантинга и французской прессы. Комиссар ВЧК Могилевский показывал мне впоследствии в Москве телеграммы, просящие Советское правительство об облегчении моей участи»⁶⁴.

В Архангельске Соколов провел несколько дней в камере при Особом отделе ЧК и 25 марта 1920 г. в числе большой партии арестованных (свыше 300 человек) был отправлен в Москву. По прибытии туда (около 30 марта) Борис Федорович был доставлен в Особый отдел ВЧК и уже в апреле переведен в Бутырскую тюрьму, где ему суждено было около месяца в полной неизвестности ожидать решения его судьбы. Как он вспоминал: «Бутырская тюрьма, где было более трех тысяч заключенных, страдала от отсутствия медицинского персонала, и меня попросили помочь. Таким образом, я получил относительную свободу передвижения внутри Бутырских стен. Посещая различные камеры, я был потрясен, что большинство политических заключенных принадлежало к интеллигенции <…> Несмотря на то, что я ожидал каждый день расстрела, я вспоминаю это время в Бутырках с чувством удовлетворения. Надеюсь, я оказал некоторую помощь моим несчастным тюремным сотоварищам»⁶⁵.

Соколов называл разные причины своего освобождения из Бутырской тюрьмы весною 1920 г. По его сведениям, за него просил директор ПНИ им. П. Ф. Лесгафта известный народоволец Н. А. Морозов, якобы не получивший на свой запрос никакого ответа⁶⁶. В работе «Наука в Советской России» (1921. С. 17) Борис Федорович писал, что за него хлопотала Петроградская комиссия по улучшению быта ученых. Возможно, что хлопоты были действительно с разных сторон, но, согласно пометкам на сохранившейся в Центральном партийном архиве (ЦПА) телеграмме Н. А. Морозова, дело решило именно его обращение к В. И. Ленину.

Вернувшись в Петроград, 28 мая 1920 г. Соколов сделал в ПНИ им. П. Ф. Лесгафта доклад о своих скитаниях по России, Азии и Европе в 1918—1920 гг. «Двухлетнее путешествие из Киева в Петроград кругом Старого света»⁶⁷. В анонсе заседания значилось, что он прибыл в Петроград из Москвы 18 мая, и, стало быть, его освободили из Бутырcкой тюрьмы не позднее 16—17 мая 1920 г. (согласно документу из ЦПА [сноска 66] уже 4 мая). Между тем в обеих книгах Соколова и вслед за этим в биографических справках о нем подчеркивалось, что он провел в Бутырках 122 дня и вышел на свободу в середине лета⁶⁸.

Несколько месяцев Борис Федорович проработал в ПНИ им. П. Ф. Лесгафта, где за ним сохранялось место старшего ассистента; исполнял он частично и обязанности ученого секретаря Института⁶⁹. Однако политический климат, созданный в стране, его явно не устраивал, да и его эсеровское прошлое могло аукнуться в любой момент новым арестом. Приходилось опять думать о возможности уехать из России.

Согласно Тартускому мирному договору от 2 февраля 1920 г., в течение года допускался выезд (репатриация) эстонцев из России. Соколов, у которого были связи в эстонском консульстве, по-видимому, воспользовался этим обстоятельством. По подложным документам на имя Озолина он и первая жена А. Ф. Керенского Ольга Леонидовна с двумя детьми выехали в Ревель (Таллинн) (The White Nights P. 287—291). Насколько этот рассказ Соколова точен, сказать сложно. В воспоминаниях О. Л. Керенской никаких подробностей ее отъезда из России не содержится⁷⁰.

Получив вскоре в Эстонии английскую визу, Соколов недолго задержался в Лондоне, где ему, по-видимому, не удалось найти работу. Какое-то время, также безрезультатно, он пытался устроиться в Праге и Париже, а с весны 1922 г. временно обосновался в Бельгии. «С моим прибытием в Брюссель моя приключенческая жизнь закончилась, — писал ученый. — Но странно: первые полгода в спокойном Брюсселе я не мог спать. Бегая по Советской России, пересекая границы, в угольной яме ледокола, в Бутырской тюрьме я всегда спал как ребенок, пребывая в отличном здравии. Но в Брюсселе последствия накопленного напряжения дали себя знать»⁷¹.

Уже в апреле 1922 г., из Бельгии, где Соколов получил временную работу в Институте анатомии (Брюссель), он написал первое письмо в Америку (Рокфеллеровский институт медицинских исследований, Нью-Йорк) с целью получить возможность поработать там в течение одного—двух лет. Из текста письма следует, что тогда (как и многие эмигранты) он еще рассчитывал на возвращение в Россию⁷². В 1924 г. он обратился с аналогичной просьбой в Международную Комиссию по образованию в Нью-Йорке, имея в виду работу в Институте раковых исследований⁷³. Однако в обоих случаях ему было отказано. Переписка возобновилась в 1926 г., но только в конце 1927 г., благодаря участию в его судьбе Международной Европейской комиссии по образованию (International Education Board in Europe) и, возможно, Института Пастера в Париже, Соколову удалось найти деньги на поездку в Америку в качестве волонтера Рокфеллеровского института.

Оказавшись в Европе, Б.Ф. Соколов (как и многие другие эмигранты-выпускники Зоотомического кабинета) старался облегчить жизнь своим коллегам в Советской России. Он пытался наладить обмен научными журналами и организовывал продуктовые и вещевые посылки своим коллегам в Петроград. В письме В. А. Догелю из Бельгии в конце 1922 г. Соколов писал: «Очень важно, чтобы Вы вступили в контакт с бельгийскими учеными. Вы и Шимкевич⁷⁴. Это значительно облегчило бы ту работу, которую я здесь веду для помощи русским ученым. Бельгия — очень богатая страна, и то, что было проделано по моей инициативе в Чехословакии (отправка вещей и продуктов в Петроград), то же самое может быть произведено и здесь <…>. Я считаю, что долг наш, эмигрантов, помочь елико возможно нашим коллегам. Правда, житье-бытье наше денежно не особенно радостно — в большинстве мы еле-еле сводим концы с концами, но профессура в относительно хорошем положении (особенно в Чехии, Болгарии и Сербии) <…>. Я уже шесть месяцев работаю в Брюсселе, в гистологической лаборатории, кончил свою большую работу по регенерации простейших, сижу теперь над цитологией раковой опухоли. Средства для жизни: получил от бельгийского правительства стипендию на один год — пять тысяч франков. Кончится год, неизвестно, что будет. Работать хорошо, жить — так себе »⁷⁵.

В 1923—1924 гг. Соколов с семьей (второй женой и только что родившимся сыном)⁷⁶ жил и работал в Ницце и на Русской зоологической станции в Вилльфранш-сюр-Мер (под Ниццей), бывая нередко и в Париже. В августе 1924 г. в Ницце Соколов участвовал в организации Союза деятелей русского искусства⁷⁷. В этой организации он возглавлял литературную секцию и значился профессором. К этому времени он уже опубликовал в Европе около 25 научных статей. После защиты магистерской диссертации в Праге летом 1924 г., он получил возможность работать и преподавать в Чехословакии⁷⁸.

Будучи в эмиграции, надо сказать, Б.Ф. Соколов весьма произвольно использовал свои академические регалии. Так, в письме директору Рокфеллеровского института медицинских исследований в 1922 г., добиваясь получения американского гранта, он уверенно называл себя профессором протозоологии ПНИ им. П. Ф. Лесгафта в Петрограде с 1910 по 1920 г.⁷⁹ Тогда как в 1910 г. он был только студентом ИСПбУ, а степень магистра зоологии, дававшую право в России на занятие профессорского места, получил уже в Чехословакии, в 1924 г.⁸⁰

С магистерской защитой Б. Ф. Соколова, произошедшей 29 июня 1924 г. при Карловом университете в Праге, была связана особая история, известная из переписки самого Соколова со своим петроградским университетским профессором В. А. Догелем, а также из писем профессоров М. М. Новикова (Прага), М. Н. Римского-Корсакова (Петроград) и зоолога Карлова университета и Русского народного университета в Праге С. Ф. Кончека⁸¹.

Диссертация Соколова была готова уже в 1922 г., но он представил ее к защите только в 1924 г.⁸² В начале этого года М. М. Новиков писал из Праги своему коллеге и другу М. Н. Римскому-Корсакову: «У меня кроме текущей работы предстоит еще диссертация. Б. Соколов написал „Проблему регенерации у простейших“ и представил на магистра. Я дал благоприятный отзыв, и мне придется быть официальным оппонентом. Но Сергей Федорович все сомневается о том, сдал ли он магистерские экзамены. По сообщению С. И. Метальникова, это произошло в 1916 г. Не имеется ли у Вас по этому поводу более точных сведений?»⁸³. Через месяц Новиков сообщил своему коллеге в Петроград: «Любопытно, как разворачивается дело с защитой диссертации Б. Ф. Соколовым. В опровержение полученного сообщения, что он не сдавал магистерского экзамена, он написал подробное заявление, что в декабре 15 г. сдал зоологию беспозвоночных у В. А. Догеля, в мае 16 г. — зоологию позвоночных у Шимкевича, а во втором полугодии: физиологию растений — у Палладина, палеонтологию — у Иностранцева и физиологию животных — у Н. Е. Введенского. При этом прислал копию, засвидетельствованную у нотариуса Р. Р. Мерца — удостоверение Физико-математического факультета Вашего университета от 21.I.17 за № 12 о сдаче им магистерских экзаменов. Разъясните, пожалуйста, что все это значит. Неужели В. А. Догель мог забыть, кого он экзаменовал?»⁸⁴ Защита, однако, состоялась, хотя, по свидетельству очевидца, была далеко не блестящей⁸⁵, и далее Соколов смог с полным правом указывать в своих статьях научную степень PhD.

Как уже было отмечено выше, к началу 1928 г. Б. Ф. Соколов добился возможности поехать в США в качестве волонтера Рокфеллеровского института в Нью-Йорке. Эта поездка определила всю дальнейшую жизнь ученого — в Европу он больше не вернулся.

В Америке его научная карьера сложилась достаточно удачно: до 1930 г. он работал в Рокфеллеровском институте медицинских исследований, в лаборатории проф. Дж. Марфи (J. Murphy), известного экспериментального исследователя рака; в том числе летом 1928 г. провел около месяца на знаменитой морской биологической станции в Вудсхолле (Woods Hole, Massachusetts). Далее Б. Ф. Соколов работал по той же тематике в Кроккеровском институте Колумбийского университета (1930—1931) и в течение четырех лет был сотрудником отдела патологии Вашингтонского университета в Сент-Луисе. В 1933 году он получил американское гражданство; потом (до 1943 г.) работал снова как исследователь в Колумбийском университете⁸⁶. Данных о том, чем занимался ученый в 1944—1946 гг., пока найти не удалось. В 1947 г. он получил предложение переехать на юг, во Флориду, где возглавил лабораторию исследований рака в Южном колледже Лейкленда (Lakeland, Florida). Это было последнее место работы Б. Ф. Соколова: он заведовал лабораторией до последних лет своей жизни. Скончался ученый у себя дома, в Лейкленде, 18 ноября 1979 г., через пять дней после своего 90-летия.

Последняя жена Бориса Федоровича — Элис Хант-Соколова (1912—2006), пианистка, музыковед и биограф — безусловно, способствовала его успешной адаптации в США и была редактором его многочисленных литературных трудов.

Сложно кратко охарактеризовать долгую и разнообразную научную карьеру Б. Ф. Соколова. Начав ее в России как экспериментальный протозоолог, Соколов за океаном стал известным специалистом-исследователем рака и, отчасти, биохимиком и физиологом. Он был одним из пионеров работ в области исследования роли биофлавоноидов⁸⁷ и аскорбиновой кислоты (витамина С) в хрупкости капилляров, биологического действия радиации и вирусной инфекции. Проводил Соколов и долговременные исследования влияния больших доз аскорбиновой кислоты на метаболизм жира в крови и атеросклероз у пациентов с сердечными проблемами. По гранту NASA он изучал динамику кровяного серотанина в нормальных и стрессовых условиях гиперхолистеринемии, рака и различных сердечных нарушений.

Со своих студенческих лет Борис Федорович интересовался изучением проблемы рака и использованием при его лечении нетоксичных агентов. Последние его годы были посвящены поиску нетоксичных антираковых антибиотиков. После изучения более чем 600 различных грибов, собранных во Флориде, им были выделены два антибиотика нового состава, абсолютно нетоксичных и с высокой антираковой активностью. Он работал над этим проектом до самой смерти.

Борис Федорович c 1919 г. не оставлял и литературных занятий. Среди многих опубликованных им книг биография Наполеона (1937), научно-популярные работы — «Биодинамика человека» (1930), «Непобежденный враг» (1940), «Болезни цивилизации» (1944), «Карциноид и серотонин» (1968); философско-социальные эссе — «Достижение счастья2 (1935), «Средний возраст — это то, что вы об этом думаете» (1942), «Ревность. Психиатрический подход» (1947), «Наука и цель жизни» (1950), «Общество вседозволенности» (1971)⁸⁸. Время от времени он писал и давал интервью для местной прессы, причем не только на научные темы⁸⁹. 16 лет ученый редактировал научный журнал «Рост» (Growth).

Полностью оставив политическую деятельность после переезда в Америку, Соколов был членом многих научных обществ и ассоциаций: Американской ассоциации исследователей рака, Американского химического общества, Нью-йоркской академии наук, Американского общества редакторов-биологов, Королевского медицинского общества и Королевского общества искусства и литературы.

В этой статье я попытался восстановить фактическую сторону жизни Б. Ф. Соколова, хорошо известного на западе ученого и писателя, и человека, практически забытого на родине⁹⁰. Сравнение описаний одних и тех же событий, данных в разных книгах и статьях героя, — это был только метод выяснения истины, а вовсе не целенаправленная попытка поймать протагониста на противоречиях. Такое сравнение, результаты которого приведены в настоящей статье, показывает, что документальность повествований Б. Ф. Соколова, особенно в его последней книге воспоминаний «На берегах Невы» (1973), представляется далеко не стопроцентной, и, следовательно, биография (или даже биографическая справка) об этом, безусловно, незаурядном человеке удивительной судьбы должна строиться на более прочных основаниях, чем его личные воспоминания. К сожалению, надо признать, что до сих пор не было ни одной публикации (печатной или в Интернете), посвященной Б. Ф. Соколову, которая была бы лишена значительных биографических ошибок.

На склоне лет Б. Ф. Соколов писал о родном городе, а, по сути, о своей молодости: «Нева от меня очень далеко. Я не надеялся и не надеюсь увидеть ее снова. Петербург принадлежит моему прошлому. Однако он остается моим любимым городом и неотъемлемой частью меня самого»⁹¹. Этому веришь сразу, без всякой историографии и архивных документов!

 

Иллюстрации (копии оригинальных фотографий из архива автора статьи)

Б. Ф. и Л. Ф. Соколовы. С.-Петербург, 1893.

Б. Ф. Соколов в СПб Биологической лаборатории. 1910 (?).

Б. Ф. Соколов с друзьями. С.-Петербург, 1915 (?).

Н. А. Морозов (слева) и С. И. Метальников — ученые, сыгравшие исключительную роль в российской части жизни Б. Ф. Соколова. С.-Петербург, 1917 (?).

Нева в дождливый день. Цветная гравюра В. Д. Фалилеева. 1921.

Б. Ф. Соколов со второй женой М. В. Комаровой и сыном Борисом. Ницца, 1924.

Вид камеры в Бутырской тюрьме. Акварель К. В. Спицина (с разрешения А. Е. Королькова). Москва, 1921.

Анонс лекции Б. Ф. Соколова в Петроградском научном институте им. П. Ф. Лесгафта. Петроград, 1920.

Обложка книги Б. Ф. Соколова, посвященной Праге и чехословацким общественным деятелям. Прага, 1926.

Первая страница новеллы, посвященной Праге. «О тех, кто ищет». Прага, 1926.

Старая Прага. С почтовой открытки. 1910-е.

Карлов мост зимой. Акварель Т. Ф. Симона, 1916.

Старомеское предместье зимою. Акварель Т. Ф. Симона, 1924.

Обложка первого издания рассказов Б. Ф. Соколова «Преступление доктора Гарина». Париж, 1927.

Одна из первых фотографий Б. Ф. Соколова, сделанных в Америке. Нью-Йорк, 1928.

Б. Ф. Соколов перед входом в редакцию газеты «Новое русское слово». Нью-Йорк, 1928.

Б. Ф. Соколов перед «Цитрусовой исследовательской лабораторией», местом, где он проводил исследования по биофлавоноидам. Лейкленд, Флорида, 1948 (?).

Б. Ф. Соколов за работой в лаборатории. Лейкленд, Флорида, 1957 (?).

Обложка первой книги воспоминаний Б. Ф. Соколова The White Nights, Нью-Йорк, 1956.

Б. Ф. Соколов. Лейкленд, Флорида, начало 1960-х.