На выставку в Южночешской галерее им. М. Алеша торжественно съехались 120 русских полотен из коллекций чешских музеев: Галереи столицы Праги, Пражского Града, Пражской национальной галереи, галерей изобразительного искусства Находа и Остравы, галереи современного искусства города Градец Кралове. Статус чешско-русской выставки придали три полотна, привезенные из Москвы, принадлежащие собранию Третьяковской галереи. Два из московских гастролеров принадлежат кисти Ильи Ефимовича Репина. Самое экзотическое из них — репинские «Запорожцы» (вариант картины «Запорожцы пишут письмо турецкому султану») — обеспечило промоушен выставки и явилось титульной картинкой на рекламной продукции. Еще у Ильи Ефимовича позаимствовали название его автобиографии «Далекое — Близкое» — и выставка по задумке ее авторов получила очертания, хотя помимо 23 работ мэтра живописи остальные принадлежат еще 50 художникам, среди которых бренды и малоизвестные произведения живописи и графики. Из репинских, пожалуй, сильнейшее впечатление близостью сюжета и тем оставляет картина, хранящаяся в собрании Пражского града «А. С. Пушкин на акте в лицее 8 января 1815 года читает свою поэму „Воспоминания о Царском Селе“» (1911 г.) — Пушкин традиционно «это наше все». Ностальгия сопровождается не только чувством того, что классическое русское искусство — лучший наш адвокат, но и поиском ответов, как академические работы попали в эмиграцию в Чехию.
История русских выставок, которые сопровождались продажей выставленных произведений, начинается с 1871 года. Именно тогда, еще в бытность Австро-Венгрии, в Праге Клубом художников в честь его восьмой годовщины была организована выставка Ивана Константиновича Айвазовского. Несколько лет спустя, в 1886 году, Клуб организовал выставку В. В. Верещагина в Пражском Рудольфинуме — 45 картин прибыли вместе с их автором. В завершение двухмесячной, самой посещаемой выставки Праги автор был удостоен звания почетного члена Клуба художников. Далее одним из крупных событий арт-мира Праги можно назвать год 1920, когда в масариковской Праге поселился Григорий Мусатов, один из основоположников русского авангарда, бежавший от революции. В 1927 году, благодаря протекции культового чешского художника Яна Зрзавы, Мусатов устроил первую персональную выставку. Колорит и тематика его работ всегда оставались в русской традиции, и это не помешало искусствоведам того времени выкупить 39 его холстов в фонды Чехословацкой национальной галереи. На нынешней выставке в замке Глубока-над-Влтавой мне пришлось впервые вживую увидеть искрящуюся красочностью иронично-фольклорную работу «Стенька Разин» — это и есть пример пугающего восторга, на который я намекала вначале — сабля в руке, нога на пушке, душегрейка на бараньем меху, как королевская мантия, кучерявая грудь нараспашку — анархия и силища, таков живописный образ известного персонажа российской истории. Вторая работа Г. Мусатова, которую можно увидеть на этой выставке — «Летящие на воздушном шаре» — более поэтичная, в духе Шагала.
Интересно, что в Праге 20-х годов, в тогдашней советской резиденции вилла Тереза, Роман Якобсон устраивал выставки русского авангарда: Бурлюка и Елены Гуро, Татлина, Малевича, Шагала, Кандинского, которые, безусловно, оказали влияние на развитие современного чешского искусства. Возникший впоследствии официальный «соцреализм» тоже здесь имел влияние — скорее, негативное. Так в 1947 году состоялась помпезная выставка 86 картин четырех советских деятелей искусства: Александра Герасимова, Сергея Герасимова, Александра Дейнеки и Аркадия Пластова. Напыщенная демонстрация демагогического академизма сталинской культуры была холодно принята осторожной чешской критикой, но вскоре чешским Герасимовым стал Чумпелик, и до сегодняшних дней все проявления конъюнктуры в чешском искусстве называют «чумпеликовщиной».
Работы, вывезенные чешскими легионерами из России в начале 20-х годов XX века, уже описывались в наших публикациях (авторы А. Копршивова, З. Лукинова). А отдельные частные коллекции нуждаются в специальной статье. Эта выставка дает русским интеллектуалам чувство того, что за их спиной есть вечное искусство, с которым они могут установить преемственность, минуя страны и режимы и не умаляя прелести «русского духа».
