Да и представленная в тот день книга Германа Плисецкого «Моя единственная жизнь» весьма отличается от привычной продукции издательства «Русская традиция». «Мы нечасто издаем книги подобного характера, тем более поэзию, — отметил во вступительном слове Игорь Золотарев, — и очень приятно, что таким исключением стала именно книга Германа Плисецкого».

Автор-составитель Дмитрий Плисецкий построил презентацию так, что главными героями вечера стали стихи. Они звучали и в записи, в великолепном авторском чтении, и как песни в исполнении Жанны Владимирской и Алексея Ковалева, и вживую: Дмитрий Плисецкий читал оригинал, а Вацлав Данек — свой перевод на чешский язык. И это абсолютно правильно: что может лучше рассказать о настоящем поэте, чем его стихи? Они и есть его единственная жизнь.

Журнал «Русское слово» тоже представляет несколько ранее не публиковавшихся у нас стихотворений Германа Плисецкого: два ранних — из цикла «Западное кино» (о шедеврах Ф. Феллини «Дорога» и А. Рене «Хиросима, любовь моя») и позднее — «Два века», затрагивающее и третий, наш век.

Федерико Феллини

Каждый раз, как взвывает мотор
на крутых оборотах рабочих
и дорога с бугра на бугор
кинолентой бежит и стрекочет —

Слышу трубный возвышенный звук
над старинными городами.
Как отчаянье вскинутых рук,
этот звук тяготеет над нами.

Мы — бродячие циркачи,
мы паясничаем, как придется.
Половина из нас — силачи,
половина — канатоходцы.

Муравьиные наши труды,
бесполезное бешенство скачек
одинокое соло трубы
с высоты поднебесной оплачет.

Этот круглый мотив — колесо
неприкаянного бродяги.
Это клоунское лицо
с намалеванными бровями.

Это старая наша Земля,
потерявшая разум уродка,
переполненный цирк веселя,
вся в слезах, улыбается кротко...

Ален Рене

Кого мы ждем всю жизнь? Кого мы ждем
в безмолвном прошлом, под косым дождем?
Из стен родных бежим куда-нибудь,
из стран родных — припасть, упасть на грудь!

Туристские ночные города
влекут на дно, как в омуты вода.
В их свете предстают перед людьми
великие возможности любви.

Обуглены мы будем, сожжены
в чужих отелях, в призрачных ночах,
в объятьях суженой, а не жены,
коротким замыканьем на плечах.

И встанет, заштрихованный дождем,
беззвучный и пронзительный пейзаж...
Мы, словно катастрофы, счастья ждем,
дневной покой оберегаем наш.

Бог атомный, спаси живущих врозь,
всю жизнь свою придумавших не так
детей Земли, летящей между звезд,
а вовсе не стоящей на китах!

1963

Два века

И прошлый век — еще не из седых,
и нынешнее время — не для нервных:
два года роковых — тридцать седьмых,
два года смертоносных — сорок первых!

А между ними — больше, чем века,
спрессовано историей в брикеты:
Толстой, и Достоевский, и ЧеКа,
дистанция от тройки до ракеты.

Оттуда нити тянутся сюда.
От их реформ — до нашей перестройки.
От тройки — до ракеты. От суда
присяжных заседателей — до «тройки».

1987