Родившийся в Одессе в семье художников, он давно уже стал легендой. Сергей — один из лидеров московского концептуализма, старший инспектор и один из создателей арт-группы «Инспекция Медицинская Герменевтика» (вместе с Павлом Пепперштейном и Юрием Лейдерманом), соавтор (вместе с Пепперштейном) книги «Мифогенная любовь каст».

Ануфриев, кажется, принимал участие во всех ключевых событиях современного российского и украинского искусства, состоял во множестве объединений, причем большинство из них основал сам. Это «Клуб авангардистов» (КЛАВА), ТАРТУ, Новое искусство, «Одекаданс». В 2003 году совместно с Гермесом Зайготтом и Сергеем Бугаевым (Африкой) создал в Санкт-Петербурге «Оркестр неизвестных инструментов» — «ОНИ». Выступает с авангардными музыкальными группами «Среднерусская возвышенность» и «Поп-механика», пересекается с представителями известных ленинградских движений «Новые художники» и «Митьки», успевает поработать и в знаменитых мастерских в Фурманном переулке в Москве, и в сквоте «Парижская коммуна» в Киеве. Бесконечно путешествует, участвует в выставках, преподает в Германии и Швеции…

Сегодня Сергей живет в Одессе и вместе с Игорем Гусевым входит в арт-группу «МИР».

Он много раз бывал в Праге, именно здесь состоялась первая выставка «Инспекции Медицинская Герменевтика». Появлению этой группы способствовал поэт и художник-концептуалист Дмитрий Александрович Пригов. Сергей вспоминает: «Пригов нажимал на Пашу и на меня, чтобы мы работали вместе. Это было в середине 1980-х годов. Пригов приехал в Прагу, где жил Паша, и усиленно агитировал. И, надо сказать, он не ошибся».

Много раз я слышал от Сергея замечательные рассказы и воспоминания о Праге и Чехии, и, наконец, попросил его записать их. Вот что получилось.

Евгений Деменок

Сергей Ануфриев

Лаборатория судьбы.

Прага

Само звучание этого слова, сопровождающее мысль о ней, — всплеск волны на речном перекате, золотой блеск ее пены, сверкание брызг в лучах яркого древнего солнца — неизменно вызывает у меня ощущение перехода портала в сказочное измерение Бытия, таинственного превращения реальности, не столь заметного, как чудо, но достаточного восприятию. Это странное чувство, когда все вокруг становится чуточку ярче, отчетливее, красивее, правильнее, разумнее, созвучнее внутреннему строю нашей души.

Это чувство расширяет и углубляет восприятие, и окружающий мир наполняется метафорами и символами. Тысяча золотых шпилей Праги — видение княжны Либуше — становятся золотой расческой в жемчужных прядках Влтавы, не только приводящей в порядок стихию, но и структурирующей ее хаотическую энергию, создавая красоту суперсимметрии из темного архаического материала, из непроявленного, безобразного, еще не обретшего форму хтонического танца силы.

Город-чудо, обетованный город, изначально представший в видении Либуше на Вышеградской скале, а затем воплощенный тысячелетним трудом ордена строителей, вобравший в себя мечты множества поколений архитекторов, художников, монахов и вольных каменщиков, музыкантов и поэтов, мыслителей и творцов, чья стихия — озарение, сновидение, мечта, открытие, изобретение и пророчество. Весь город — величавая симфония, где реки, горы, озера, леса, луга и холмы незаметно, лаская и радуя глаз, обросли замками, дворцами и храмами, приросли пристанями и торговыми рядами, заросли странными домами с черепичными крышами, башнями и шпилями, руинами, виллами, особняками и павильонами, парками и гротами, беседками и памятниками, пронизались дорогами и рельсами, станциями и вокзалами, лестницами, арками и переулками, проспектами и площадями, магазинами и кафе, заполнились людьми, трамваями, катерами, лодками, велосипедами и самокатами. Звуки музыки, несущиеся из окон вечерами, где путник, блуждающий в лабиринте старых улиц, никогда не заблудится, ибо всякий поворот выведет его к невиданному, необыкновенному, и странствие его всегда будет волшебным, отличным от путеводителя. Никакой навигатор не покажет видов, открывающихся во все стороны по мере подъема на любую высоту, будто все так и было замыслено и фантастическим образом организовано.

Словно бы магические мастера, главным образом направляя созидательные потоки городской жизни, заранее придумали, как заполнить это место, чтобы оно удивляло в каждой своей точке, чтобы вся трехмерная модель была заполнена садом расходящихся тропок, непредвиденных и непредсказуемых во всей своей протяженности, таящих случайность за каждым поворотом, где каждая скамейка — главная.

Материнская Прага

В 1956 году, будучи 17-летней девочкой из Одессы, моя мама вышла замуж за чеха и уехала с ним в Прагу, где, быстро выучив язык, устроилась работать диктором на телевидении, в канал культурных новостей или что-то вроде того.

Мама была очень способна к языкам, особенно к славянским, потому мои детские книжки были из Болгарии, Югославии, Польши и Чехословакии.

Я не был посвящен своей мамой во все перипетии ее юных лет, но знаю, что довольно скоро ей повстречался мой будущий отец, который отвоевал маму у чеха.

После развода с мамой этот чех уехал в Италию и разбогател на портовом бизнесе, став судовладельцем. Так что никто серьезно не пострадал. И мама после этого продолжала ездить в Прагу, поскольку во время пражской жизни обзавелась друзьями и знакомыми: художниками и музыкантами, журналистами и учеными.

Не знаю, как часто она ездила в Прагу в юности, но после 1968 года ее стали пускать туда дозированно, раз в три года, и лишь на три месяца.

Так что с тех пор мамины поездки в Чехословакию приобрели торжественность и ритуальность. Они стали чем-то вроде маленьких рейдов, с отчетливым смыслом награды за лояльность, который советская власть прицепила к этому международному вагону «Москва — Прага».

Однако именно поэтому в моем детском сознании сформировался такой сказочный и волшебный образ Праги, Златой Праги, одновременно реальной и недоступной, куда иногда отправляется моя матушка, привозя каждый раз огромное количество разных вещей.

Конечно, мама никогда не привозила ни ковров, ни хрусталя, как в общем, положено было нормальному советскому туристу. В основном это были подарки — книги, альбомы, пластинки, продукция фирмы «Кохинор», художественные материалы. Не было тогда еще видео, все привезенные трофеи были громоздки, зато заполняли наше жилище, создавая особый дух, совершенно отличный от окружающего советского космоса, где мы чувствовали себя космонавтами в звездолете. Злата Прага была сказочным городом, столицей сказочного королевства Чехии, которое в моем детском сознании спокойно уживалось с республикой Чехословакия, и вся эта фантазия-«матрешка» уходила в глубь времен и за их пределы. По мере моего взросления к этой матрице добавились новые измерения.

В них тоже преобладали магия и волшебство. Голем, безумный император, черный маг, Тихо Браге, Златая улочка алхимиков и чернокнижников, масоны и астрологи, каббалисты-ювелиры, стоящие выше власти императоров.

Город — сакральный текст, зашифрованный в трехмерной структуре городского пространства, рельефно рассыпанный в бесчисленных знаках и символах, украшающих постройки, и архитектурном декоре. Если к тому же учесть, что Прага была центром структурализма, который я изучал прилежно в юности, то можно сказать, что все в совокупности знания о Праге будто готовили меня к буквальной встрече с этим городом.

Долгая история пражско-московских отношений в современном искусстве

Пражские искусствоведы Халупецкие, в 70-е приехавшие в Москву и установившие дружеские отношения с художниками старшего поколения московского концептуализма. Милена Славицка, искусствовед, ставшая женой Виктора Пивоварова. Сын Виктора, Павел Пепперштейн, переехавший к отцу в Прагу и учившийся в Художественной академии в 80-х. Дмитрий Александрович Пригов, гостивший в Праге, уговаривал Пашу сотрудничать со мной, его ровесником, схожим во многих интересах, эстетических пристрастиях и устремлениях в искусстве. Наконец, матушка моя во время очередного «пражского лета» общалась с Пивоваровым и также уговаривала Пашу сотрудничать со мной, видя наглядное сходство и единодушие в том, что мы делаем порознь, независимо друг от друга. Редкий пример изначальной предопределенности творческого союза авторов, вытекающий из внутреннего подобия их интересов, некоего «общего языка», присущего их интеллектам, позволяющего выйти на нечто новое и беспрецедентное.

Как ни странно, так и произошло, и именно в Праге, которая соединила нас с Пашей в художественную группу «Инспекция Медицинская Герменевтика».

Именно в пражской «Галерее Младых» в 1989 году состоялась первая выставка МГ, вызвавшая необыкновенную реакцию прессы. «Такого еще не было!» — писали о нашей выставке, состоявшей из двух инсталляций — «Одноногий ребенок» и «Широко шагающий ребенок». Еще там были работы Виктора Пивоварова. Прага, как алхимическая лаборатория, сплавила наши судьбы или, как волшебный ткацкий станок, сплела узор нашего совместного творчества и нашей дружбы, словно подготовив наш вклад в развитие концептуального жанра.

В ее прихотливом лабиринте, в наших прогулках по горам и закоулкам старинных районов, среди церквей и кирпичных стен, витражей, мозаик, решеток и скульптур, фресок и барельефов, чеканок и инструкций, гобеленов и рукописей, кристаллизовалось наше отношение к произведениям искусства. Некое сочетание обстоятельств и условий, нашей совместности, выращенной в сновидческой реальности Пражского лабиринта, позволило нам сделать прорыв к новому понимаю взаимоотношений идентичности и сознания, природы человека и текста, бытийной субстанции и понятийного ряда.

«Искусственные идеологии» — пик нашей деятельности, книга, где идеологии создаются искусственно, подобно произведениям искусства или виртуальной реальности. В числе этих созданий — Параменология, наука о впечатлении и его структурных составляющих, элементах имприхта (мемо-ячейки, или летки памяти). Прага, несомненно, в наибольшей степени повлияла на Параменологию. Паша Пепперштейн рассказывал о своих ночных прогулках по городу наугад, без всякой цели. Однажды он увидел за оградой на первом этаже белого дома большие чистые окна, сквозь которые видна была белая комната, стол под белой скатертью, на ней была белая фарфоровая ваза с белыми розами и два бокала с белым вином. За столом, на белых плетеных стульях, сидели двое в белых костюмах, а на белом рояле сидела белая кошка.

Весьма знаменательным этапом пражско-московской любви стал проект «Полет. Уход. Исчезновение», идея которого принадлежала Милене Славицкой, реализованный в пражской художественной истории и в виде издания книги — плода усилий всей Московской Концептуальной школы. В рамках этой школы произошло соединение идеологии экзистенциализма, дзенской традиции и абсентизма, идеи отсутствия, определяющей концептуализм.

Искусство в философии — это отсутствие искусства, искусства чистых идей. Полет, Уход, Исчезновение — процессы, ведущие к отсутствию, психически мотивированные стремления к отсутствию. Они являются взаимными причинами, можно сказать, что философия исчезновения (ПУИ), исчезнув, оставила после себя концептуализм (как искусство после философии), и эта легкость сочетания и превращения (лего-совпадения) смыслов говорит о четко налаженной системе смыслообразования и прозрачном поле коммуникаций.

Является ли Прага как столица оккультного знания и философских инноваций (начиная с Яна Гуса и заканчивая Грофом), воспитавшая Моцарта, Майринка и Теслу, примером подобной структуры, не имеющей себе равных лаборатории, где идеи материализуются и активизируют культурный слой, пронизывая инфоканалы и приводя в движение механизмы социокультурного эксперимента?

Много лет спустя я получил ответ на этот вопрос, прочитав книгу «Утка, стоящая на одной ноге на берегу философии» (философская переписка Виктора Пивоварова), и мне стало понятно, что это место по своей природе способствует мыслеобразованию, оно мгновенно порождает идеи и символические ряды, аналогические последовательности и ассоциативные цепочки, связывающиеся в трехмерные ментальные конструкты, объединяющие идеологию и мифологию, рациональные формулы и архетипы бессознательного.

Прага — лаборатория смыслов

Города наследуют специфические свойства своих предшественников, иногда образуя цепочки. Строго говоря, известны три такие цепочки, в каждой из которых по три элемента.

Первая — Три Рима (Рим — Константинополь — Москва), объединенных тремя свойствами:

• Вечность;

• Прибежище, средоточие великодержавной государственности;

• Способность видеть свое отражение и отражаться в остальных городах.

Вторая триада — Три Венеции (Венеция — Амстердам — Санкт-Петербург), три города на воде, отражающиеся в зеркале вод, объединенные тремя качествами:

• Рефлексия;

• Проективность;

• Скорость и легкость движения.

Третья триада — Трое Афин (Афины — Флоренция — Одесса), также объединены тремя свойствами:

• Свобода;

• Медиальность;

• Философия как склад мышления (сомневающееся сознание).

Вместе эта тройка триад показывает основную триаду свойств:

• Отражаемость (рефлексия);

• Превращаемость (метаморфоза);

• Совершенствование (как результат сомнения).

И если теперь, после этого анализа триад, обратить взор на Прагу, мы видим, что основным ее свойством является смыслообразование. Это свойство словно подготовлено последовательностью триадных свойств. Схема такова:

• Отражаемость;

• Превращаемость;

• Совершенствование;

• Развитие (смыслообразование).

Прага будто венчает эти триады городов, оттого и создается ощущение изначальной древности, будто бы Прага существовала всегда.

Даже «вечные» города имеют дату возникновения, но ведь Прага была сначала увидена, став доступной прозрению, а это значит, что она уже была, но существовала в непроявленной форме, а затем, используя видение Либуше, «перебралась» по нему, как по мостику, в нашу реальность, где и стала проявляться в мере времени и человеческих возможностей. И в ней проявилось не только человеческое представление о красоте, но и очарование, свойственное магическому инструменту, и его настроенность на преобразование природы человека и общества, видоизменение цивилизации и культуры.

Избавление от старых, отживших смыслов символически отображается в жизни города через политическую традицию «дефенестрации» — выбрасывания из окна народных деятелей. Вместе с историческими ошибками чехи выбрасывают из окна отработанные понятия и значения, не заботясь о канализации, поскольку сама городская среда растворяет все семантические отходы и смысловой мусор. Иначе говоря, виртуальное пространство Праги свободно от вирусов и недоступно спаму.

Это ловушка, подкупающая беспрепятственным течением Большой Игры, и избежать ее можно только путем попадания в нее.

Таков парадокс Златой Праги, разгаданный великим и непостижимым Амадеусом.

И все, кто следует музыке его, да обретут его тайные знания!