Наиболее заметными среди прочих были два издания: «Московские ведомости» и «Гражданин», возглавляемые бессменными М. Н. Катковым и В. П. Мещерским. Оба деятеля были близки профессионально к обер-прокурору Святейшего Синода К. П. Победоносцеву, бывшему преподавателю права наследника-цесаревича Александра, тоже весьма активно подвизавшемуся на журналистском поле. Каждый в отдельности мнил себя главной величиной, но это обстоятельство ничего не меняло по существу: все трое были исполнителями одной и той же песни, с похожей мелодией, но разным поэтическим наполнением. Российская историография дружно записала знаменитую троицу в разряд консерваторов, на единственном основании — они не хотели никаких преобразований и отвергали любое представительство общественности во власти. При этом российские историки, как дореволюционные, так и современные, оценивают их наследие как вершину консервативной мысли.

Советская историография с самого начала причислила консерваторов от самодержавия к разряду махровых реакционеров. Никто даже не пытался анализировать публицистику Победоносцева, Каткова и Мещерского, считая ее исключительно антинародной и недостойной внимания советской общественности. Исключение составил профессор Ю. В. Готье, которого, впрочем, только условно можно причислить к советским историкам. Небольшое исследование Готье, посвященное Победоносцеву, интересно тем, что автор хорошо знал подлинный рукописный материал архива Победоносцева, и по этой причине его анализ свободен от явных выдумок. Готье, тем не менее, несколько преувеличил масштаб политического влияния Победоносцева, и в этой связи пришел к более чем спорным выводам. Его точку зрения подхватили современные российские историки, объявив Победоносцева чуть ли не тайным правителем России.

На самом деле, деятельность Константина Петровича имела совсем другой масштаб и влияние. Ошибка, в которую впал Готье, вполне объяснима: архивный материал обер-прокурора Святейшего Синода прямо говорил о тесных взаимоотношениях Победоносцева с монархом, о его постоянном вмешательстве в дела, выходившие за рамки его компетенции руководителя российской церкви. Вывод напрашивался сам собой, но в том то и дело, что Романовы на протяжении всей своей истории если и выслушивали кого-нибудь и сколько-нибудь внимательно, то это были церковные иерархи. Это не было традицией династии, но ее твердым убеждением: в России можно игнорировать кого угодно, только не церковь. Периодические беседы Победоносцева с Александром III с глазу на глаз в кабинете императора создали ему славу серого кардинала. Нельзя сказать, чтобы Константин Петрович широко пользовался таким удобным обстоятельством, но то, что он пребывал в искусственно созданной иллюзии, совершенно точно. Именно искусственная позиция серого кардинала определила доминирующее положение Победоносцева в российской прессе до такой степени, что любое его замечание расценивалось как указание с самого верха. В свою очередь, монарха устраивало такое положение видимого влияния верного слуги, тем более что Победоносцев для себя лично никогда и ничего не просил. Содержательная часть всего, что выходило из-под пера Константина Петровича, четко укладывалась в суровые требования классической ортодоксии: полное неприятие парламентаризма в любом его проявлении, поддержание на плаву сословного состояния российского общества с доминированием дворянства и беспощадная борьба с общественным самоуправлением от местного, в образе земств, до судебного, в образе суда присяжных, вместе с университетским, особенно вредным идеологически. Фигура Победоносцева, надуманная и бессодержательная, заслонила собой настоящую действующую власть, к которой обер-прокурор Синода имел такое же отношение, как декорация на сцене к действию пьесы. В принципиальных вопросах монарх принимал решения без учета мнения Победоносцева, и для этого у него были другие советчики.

В отношениях Победоносцева с Александром III был все же мотив, замеченный и Готье, который можно назвать интимным — это давняя и глубокая оппозиционность Александра к своему отцу, убитому императору Александру II. Став наследником престола и женившись на датской принцессе Дагмар, Александр столкнулся с неожиданным препятствием, которое год от года набирало силу, пока не превратилось в серьезную проблему, угрожавшую сломать всю его будущность. Этим препятствием стали отношения отца и княжны Долгорукой, возникшие в 1864 году — главная тема пересудов Двора и головная боль наследной четы. В этот период, когда положение наследника становилось все более шатким, Александр в своих письмах Победоносцеву позволял себе делиться своим мрачным настроением, особенно проявлявшимся во время пребывания царской семьи в Ливадии. В свою очередь, Победоносцев, осознав проблему, тяготившую наследника, стал его негласным союзником и моральной опорой. Их отношения приобрели некий подтекст взаимного сочувствия и поддержки, который сохранялся и после гибели Александра II. Тема сочувствия себя исчерпала, когда наследник стал полноправным монархом.

Как только новый монарх переехал в Гатчину, а не в Москву, как рекомендовал Победоносцев, их отношения приобрели чисто консультационный характер, больше снисходительный со стороны монарха и откровенно заискивающий со стороны Победоносцева. Император поручал своему верному слуге подготовку ответов на письма некоторых неудобных корреспондентов, проведение бесед с увольняемыми высшими чиновниками — словом, работу, требующую владения словесной казуистикой. Можно ли это назвать влиянием на императора?

Дистанция между монархом и обер-прокурором Синода с течением времени все увеличивалась. Некоторый всплеск активности Победоносцева отмечался с момента назначения губернатором Москвы брата царя, великого князя Сергея Александровича. Константин Петрович перенес на великого князя свои излюбленные обязанности пастыря, но уже в откровенной доносительской манере. При вступлении Сергея Александровича в должность Победоносцев направил ему обширное письмо с полным перечислением лиц, организаций и печатных органов, занимающихся в Москве вредной, сомнительной деятельностью. Вот некоторые замечательные пассажи «тайного правителя России» из письма от 2 мая 1891 года с пометкой «Секретно»:

«В Москве около Университета образовались кружки вредного направления. Органом их служит газета „Русские ведомости“, издаваемая профессорами. В этих кружках господствует направление позитивизма, с отчуждением от церкви и от русских народных начал, с симпатиями парламентаризму и социальным движениям. Главный двигатель — профессор Чупров, (+) Янжул. Существующее при Университете Юридическое общество — того же направления. Здесь опытные деятели — бывший профессор Муромцев, Гольцев, Джаниев, Дриль. Это общество имеет публичные заседания, куда стекается молодежь, ничего кроме вредных идей не вынося оттуда. В связи с ним — другое общество любителей российской словесности, тоже с публичными заседаниями. Те же деятели участвуют в издании московского журнала „Русская мысль“, в высшей степени вредного направления. Этот журнал, к несчастью, самый распространенный в России и служит главным образом к развращению умов в учебных заведениях. Все эти учреждения и лица очень искусно подделывались под князя Долгорукова (бывший московский губернатор) и были им покровительствуемы. Нет сомнения, что они будут пытаться проникнуть и в благоволение Его Высочества».

В тревожных строках обер-прокурора Синода ясно слышаться первые ноты созревающего маразма. Классик русского консерватизма заканчивал свою неблагодарную стезю обыкновенной сплетней, но имевшей все тот же «консервативный» окрас. На этот раз его мятущуюся душу взволновало поведение Наследника Цесаревича, будущего императора Николая II. Даже в тривиальном эпизоде Константин Петрович сумел разглядеть глубокий политический смысл и счел необходимым поделиться своими сомнениями с тем же великим князем Сергеем Александровичем, не рискнув обратиться к самому императору, как бывало прежде. Нельзя без волнения читать эти строки великого правдолюбца и патриота:

«Не с кем говорить о том, что тяготит душу при мысли о Наследнике Цесаревиче. Но считаю не лишним сообщить Вам о толках, которые здесь повсюду слышишь и которые переходят уже из гостиных в передние и обратно. Рассказывают, что у него образовалась связь с молодой дочерью балетного танцовщика Кшесинского; что для нее куплен дом на Набережной; что Цесаревич ходит туда по вечерам один, без всякого, что там бывает с ним только офицер, которого называют Зедделером и который ухаживает за другой дочерью Кшесинского. Конечно, для большинства это одна из скандальных историй, о коих болтают без толку. Но честные и серьезные русские люди озабочены тем, что эта девица — полька, и семейство ее польское. Опасаются тайного воздействия на Великого Князя, в чем так искусны поляки и несметные у полек ксендзы. Опасаются и того, как бы не прокрался в этой обстановке к Цесаревичу один из тех злодеев, коих так много всюду рассеяно…»

Такого рода послание в спецслужбах называют «агентурным сообщением», за которое полагается вознаграждение в зависимости от его важности. В данном случае, патриарх русского консерватизма сумел за счет литературного мастерства в ненавязчивой форме предупредить о возможной народной трагедии. Изложенные в письме Победоносцева от 11 апреля 1893 года факты нашли свое подтверждение, и Александр III немедленно принял меры к устройству личной жизни Наследника в подобающем направлении. Дочь польского танцовщика Матильда Кшесинская вспоминала об этом повороте своей жизни: «Двенадцатого января 1894 года была объявлена давно ожидавшаяся помолвка Великой княжны Ксении Александровны с Великим князем Александром Михайловичем. Государь и императрица очень содействовали этому браку. Мы отпраздновали это событие в моем доме. Приехал Наследник, была моя сестра и барон Зедделер, мы все пили шампанское, сидя на полу, почему-то в спальне моей сестры. Потом состоялась другая помолвка, которую я не праздновала, так как, кроме горя и отчаяния, она мне ничего не принесла…»

Успех консервативного влияния обер-прокурора Синода был налицо: грезы польской танцовщицы о счастливом будущем с Наследником русского престола развеялись как дым.

Практическое наследие Победоносцева впечатляет не менее эпистолярного. Любимое детище обер-прокурора Синода — церковноприходские школы — получило столь мощное развитие, что все начальное образование России грозило стать церковноприходским. Если в последний год царствования Александра II было всего 273 церковноприходские школы с 13 тысячами учащихся обоего пола, то в конце правления Александра III их было уже больше 46 тысяч с числом учащихся более 1 700 000 человек. Живое знание, необходимое для развивающегося детского ума, заменялось зубрежкой молитв, псалмами и проповедью. По точному замечанию современников, в воздухе запахло «ладаном и постным маслом», а московско-византийские идеалы стали вытеснять западноевропейские. Победоносцев представил свое жизненное кредо в собственном стихотворении «Старые листья»:

Не быть творцом, когда тебя ведет

К прошедшему лишь гордое презренье.

Дух создал старое: лишь в старом он найдет

Основу твердую для нового творенья.

Как видим, фактор развития был для Константина Петровича величиной неизвестной. Неудивительно, что осенние листья его философии стали, в конечном итоге, ненужными и монархическому семейству. В Крым к умирающему императору Победоносцева не позвали, а в Петербурге новый император Николай II хоть и принимал его, но делал это скорее из вежливости и довольно холодно. Отставка обер-прокурора Синода последовала сразу после опубликования Манифеста от 17 октября 1905 года, даровавшего России буржуазные права и свободы. Константин Петрович подал в отставку сам, осознавая, что Россия переходит в другую реальность. Свою роль в произошедшем он понимал только как поражение в борьбе за правое дело. С этим убеждением он ушел из жизни в марте 1907 года. Никто из членов императорской фамилии на его похоронах не был.

Самым убежденным союзником К. П. Победоносцева в «золотые» годы царствования Александра III был, бесспорно, М. Н. Катков, московский публицист и издатель. Два этих человека, отнюдь не одинакового жизненного опыта и интеллектуального багажа, сошлись в главном: для России самодержавная форма управления является естественной и поэтому идеальной. Отсюда возникло их полное взаимное доверие, которое находило свое отражение в самых запутанных жизненных обстоятельствах. Так родился серьезный и влиятельный тандем в сфере журналистики и общественно-политических коммуникаций. Михаила Никифоровича нельзя назвать ортодоксом, так как его интеллект, не затронутый богословскими постулатами, отличался трезвой критичностью. Он остро чувствовал причинно-следственную связь череды событий, и его трудно было сбить с толку. Так, сразу после убийства Александра II, не располагая материалами следствия, он написал в № 63 «Московских ведомостей» за 3 марта 1881 года передовицу «Крамола, вызвавшая события 1 марта». В ней неожиданно прозвучал голос прозорливого аналитика, который сходу определил существо дела по убийству царя:

«Со всех сторон мира несутся к нам изъявления соболезнования и негодования по случаю постигшего нас бедствия. Все соболезнуют царскому семейству и русскому народу… А негодуют на кого? К кому должно относиться всемирное негодование? Из совершителей злодеяния один пойман и обнаружен. Это девятнадцатилетний недоучка. Многим ли существенно разнится этот несовершеннолетний и вместе столь тяжкий преступник от тех ребятишек в деревнях, которые за пряник поджигают свой родительский дом? Мог ли этот несчастный иметь личную вражду к особе Государя? Политический преступник! Но какие у этого едва вылупившегося на свет Божий получеловека могли бы быть политические замыслы, достаточно серьезные, чтобы увлечь его на такое страшное дело? Нет, он был брошен на дело цареубийства, как брошен был им самим смертоносный снаряд. Значит, нравственная сила негодования может относиться не столько к этому презренному орудию, сколько к той крамоле, которая, очевидно, имеет свои замыслы и, конечно, не стесняется в выборе средств для достижения своих целей. Что же это за крамола и какие у нее цели? Чего она домогается и зачем ей было нужно цареубийство? Что есть такой заговор, в этом нельзя сомневаться; что есть у него какой-то замысел, нуждавшийся в цареубийстве, в этом тоже нельзя сомневаться, если вспомним, с каким упорством, как систематически крамола возобновляла свои покушения против в Бозе почившего Государя. С 1866 года было совершено пять, даже шесть преступных покушений, предшествовавших последнему. Какие же замыслы требовали столько усилий, направленных к одной возмутительной цели? …Для того, чтобы захватить власть? Кто же из них прочит себя на Всероссийский престол…? Имеет ли смысл такая затея?»

Катков с помощью одних вопросов поставленных в лоб, добился эффекта бомбы. Словарь В. И. Даля дает слову крамола значение «измена» или «лукавый замысел». Можно себе представить, какая оторопь охватила императора Александра III, только что получившего российский трон, при чтении этих строк. Прежде всего, статья Каткова показала, что в российском обществе есть люди, способные без лишних комментариев разбираться в смысле событий. Построенная искусно, минуя разоблачительные ноты, она настраивала общество на дальнейшее сотрудничество с монархией: «Дай Бог нам с началом нового царствования очистить нашу нравственную атмосферу и поднять в нашем образованном обществе русский патриотический дух, который дурному нас не научит…»

Упоминание об этой потрясающей статье бесполезно искать в российских, а уж тем более в советских исследованиях на тему убийства Александра II. Одним верным штрихом проницательного журналиста Михаил Никифорович дал всем понять, что, несмотря на полную ясность произошедшего, надо жить дальше, находя опору в русском патриотизме.

Отношения Каткова с императором Александром III не назовешь ровными, но силу печатного слова публициста монарх оценил правильно и в дальнейшем при посредничестве Победоносцева избегал резких решений в сторону его изданий. Особенно раздражали монарха выступления Каткова на темы внешней политики, где Александр III объявил себя министром иностранных дел. Публикуя статьи на темы российско-германских или российско-французских отношений, Катков как бы ставил под сомнение руководящую роль монарха. Впрочем, здесь играла известную роль неосведомленность журналиста о реальном источнике формирования внешней политики России. Скажем так: в вопросах отношений России с Французской республикой и Германией Катков добросовестно заблуждался. Зато хорошо известная Каткову университетская среда стала благодарной темой для его журналистского вмешательства. Со свойственной ему прямотой он вынес обсуждение проблемы внутреннего устройства университетов на самый верх российской власти, причем сделал это в самом начале нового царствования, в 1881 году. В докладной записке, поданной на Высочайшее имя, Катков выступил как настоящий эксперт:

«Самое больное место наше, требующее быстрого и коренного врачевания, есть положение наших университетов… Требуется прежде всего отделить, как это установлено в Германии, экзамены, дающие права, от преподавания и поручить их особым комиссиям из членов по назначению министра, которые должны требовать от студентов знания необходимых факультетских предметов на основании программ, установленных правительством соответственно современному состоянию науки. Эта мера освободит профессорские коллегии от несвойственного им политического характера, и студенты будут сами желать, чтобы преподаватели учили их делу согласно требований испытательных комиссий, и будут видеть в преподавателях только руководителей в научных занятиях, а не раздавателей прав. Вместе с таким порядком необходимо учреждение приват-доцентуры, открывающей возможность всякому благонадежному и способному ученому, имеющему на то право, рядом с лекциями штатных профессоров преподавать свою науку на основании экзаменационных программ, причем студентам предоставляется выбор того или другого преподавателя… Если ректор должен быть только почетным представителем ученой корпорации, то он может оставаться выборным; если же ему будут предоставлены какие-либо правительственные функции, как, например, служебная аттестация профессоров, то он должен быть назначаем от правительства. Вообще, служба профессора не должна зависеть от произвола товарищей. Эта мера освободила бы профессоров от тирании товарищей и очистила бы профессорские коллегии от духа интриги».

Соображения Каткова по устройству университетской жизни — это плод личного опыта профессора университета. Здесь особенно заметен Катков-государственник, отстаивавший простой принцип: университет — место обучения и профессиональной подготовки молодежи, а не политический форум.

Михаил Никифорович сумел удержать известную дистанцию с монархом и, даже удостоившись неожиданной награды, сохранил свое лицо журналиста. Награда нашла его на поприще директора лицея Цесаревича Николая в Москве, созданного еще в 1868 году при его попечительстве. В конце августа 1886 года Высочайшим указом «Государь Император всемилостивейше соизволил пожаловать по Министерству Народного Просвещения орден Святого равноапостольного князя Владимира 2-й степени — директору лицея Цесаревича Николая в Москве, тайному советнику Каткову, в воздаяние плодотворной деятельности его на учебно-воспитательном поприще».

Свое отношение к наградам и назначениям Катков выразил в одном из писем Александру III: «Каждый раз прибытие мое в Петербург сопровождается какими-либо толками. На этот раз меня встретил настойчивый слух…, распространившийся в городе о моем назначении в члены Госсовета. Никаких назначений я не ищу и не желаю. В этом свидетельствует за меня вся жизнь, которая теперь уже на склоне. Я выдержал достаточную пробу и имею право сослаться на мое прошлое не в похвальбу, но в защиту от наветов и подозрений. Прошлое мое известно всей России и открыто для проверки. Моя газета была не просто газетою, а случайным органом государственной деятельности».

Катков имел все основания называть «Московские ведомости» своей газетой — из университетского печатного органа он сделал российский Times, сравнимый по влиянию и тиражу. Передовицы он писал сам, и именно благодаря катковским передовицам газета стала тем, чем стала. В. В. Розанов так оценивал журналистскую деятельность М. Н. Каткова: «Все опиралось на „золотое перо“ Каткова… Нельзя сказать, чтобы Катков был гениален, но перо его было воистину гениально». С уходом из жизни М. Н. Каткова, 20 июля 1887 года, российская публицистика оскудела, потеряв одно из лучших своих перьев.

Особняком в ряду консерваторов журналистского цеха России времен Александра III и Николая II стоит князь В. П. Мещерский — издатель газеты «Гражданин» и хозяин известного в Петербурге салона. Мещерский своей уникальной карьерой журналиста «от власти и для власти» обязан, конечно, своим родственным связям. Внук Н. М. Карамзина по матери, с молодых лет он был вхож к Великим князьям и умел поддерживать с ними приятельские отношения. Проявившаяся в нем склонность к занятиям литературой постепенно определила его профессиональный выбор. Газету «Гражданин» Владимир Петрович стал издавать в 1872 году и с перерывами продолжал эту работу до самой смерти.

Параллельно с газетой в жизни князя развивался другой сюжет, связанный с возникновением на его квартире по Большой Морской в доме Карамзина некоего литературного кружка, где за чашкой чая по средам встречались для беседы литераторы, близкие ему по духу. Кроме литераторов на вечерах у Мещерского стали бывать и другие личности, симпатичные для главного украшения кружка — Наследника Цесаревича Александра Александровича. Собственно говоря, кружок и был организован для Наследника, который с удовольствием проводил там время в приятных, необязывающих беседах. В это время, с зимы 1867-го по 1873 год, там бывали К. П. Победоносцев, С. В. Урусов, А. К. Толстой, М. Н. Катков. Постепенно кружок приобретал статус политического салона, а Vovo, как фамильярно называл Мещерского Наследник Александр Александрович, стал чуть ли не его личным другом.

Здесь следует оговориться, так как имя Мещерского настолько обросло разного рода слухами и сплетнями, что любое утверждение может быть оспорено. Бесспорным, однако, является факт, что салон Мещерского и редакция «Гражданина», переехавшие в особняк князя в Гродненском переулке, стали центром притяжения всех консервативных сил России. Несмотря на разного рода трения между князем и его высокими конфидентами, положение его издания только укреплялось, но не за счет тиражей, как у Каткова, а за счет субсидий из государственной казны. Начальник Главного Управления печати МВД Е. М. Феоктистов рассказывал, что государственные субсидии выделялись на издание «Гражданина» регулярно, невзирая на возражения министерства. При этом император в 1887 году в разговоре с министром И. Н. Дурново так прокомментировал необходимость субсидий: «Нельзя же основать хорошую консервативную газету на двухгривенный; я не нахожу тут ничего необычайного; посмотрите, сколько тратит на немецкую печать Бисмарк…»

Субсидии на газету Мещерского выделялись более чем существенные — около 100 тысяч рублей в год, сумма колоссальная по тем временам. Газета, в свою очередь, отрабатывала финансирование безусловной поддержкой всех инициатив правительства по демонтажу преобразований Александра II во всех сферах: от подрыва системы местного самоуправления до устава университетов. В салоне князя в Гродненском переулке шел постоянный кастинг на различные должности в правительственных структурах и в провинции. Считалось, что получить приличное место невозможно, не побывав на вечерах у Мещерского и не заручившись его поддержкой. Картина дополнялась худой славой самого князя как яркого представителя сексуальных меньшинств. Философ В. С. Соловьев говорил о Мещерском: «Содома князь и гражданин Гоморры». Особенно хлестко высказывался о налаженном князем бизнесе по подбору кадров издатель А. С. Суворин, вообще не выбиравший выражений по поводу взаиморасчетов соискателей с хозяином салона. Характерно, что лица, получившие места в ходе рекрутинга на вечерах князя Мещерского, впоследствии напрочь отрицали свое близкое знакомство с князем, а тем более посещение его вечеров.

Несмотря на разного рода издержки, позиции «Гражданина» как царской газеты сохранялись как при Александре III, так и при его восприемнике Николае II. Князь Мещерский пережил Каткова и Победоносцева — своих коллег по консервативному журналистскому цеху. Налаженная им при полной поддержке императора Александра III система взаимоотношений прессы с властными структурами во всем ее блеске перешла в руки императора Николая II, который вообще старался копировать своего отца в большом и малом.

С жизненной арены В. П. Мещерский сошел 10 июля 1914 года на 75 году жизни. В некрологе, помещенном в №158 московской газеты «Русское слово» значение его журналистской деятельности оценивалось так: «Исключительное положение Мещерского закрепило за его статьями совсем исключительный интерес. По своему положению и связям при дворе и в свете он не только мог знать о планах, назначениях и событиях, значительных для России, но мог и писать об этом, не рискуя в те невозможные времена, когда тысяча с лишним циркуляров главного управления по делам печати ограждала эти сведения от глаз и ушей общества. Невозбранно, бесплатно Мещерский целый ряд десятилетий пользовался никому не доступной монополией. Прожив огромный век в работе с пером в руках, Мещерский остался типичным дворянином старого пошиба, с верой в голубую кровь, белую кость и необходимость таких подразделений человечества на вечные века».

Объединенные одной целью — поддержать и укрепить в России самодержавие — Победоносцев, Катков и Мещерский отдавали этой центральной задаче все свое время и способности. Их вовлеченность в постоянно возникавшие общественные коллизии не давала возможность оглядеться вокруг себя, и в результате все трое просмотрели главную болезнь российской самодержавной власти — катастрофическое падение компетентности всех ее уровней. Борьба за абсолютизм как самую совершенную разновидность системы управления обернулась абсолютным крахом как самой системы, так и ее защитников. Имена их были забыты чуть ли не на следующий после революции день. На протяжении семи десятилетий, пока в России существовал коммунистический режим, Победоносцева, Каткова, а тем более Мещерского если кто и вспоминал, то исключительно в негативном ключе.

Все изменилось с крахом советской системы. Наследие русской консервативной мысли получило вдруг настоящий Ренессанс на родине. Впервые со времен октябрьского переворота 1917 года российский читатель увидел портреты русских журналистов и познакомился с их повседневным газетным и журнальным творчеством, удивляясь многообразию тематики, отличному русскому языку и необычному для советских людей обращению к Богу и православным ценностям. После семидесяти лет систематической зубрежки опостылевших марксистско-ленинских софизмов тексты российских консерваторов воспринимались публикой как давний сон с Государем императором, земствами и судом присяжных. Это было открытие забытой всеми страны с ее вековой культурой, языком и личностями, уверенными в том, что они говорят и пишут. Российский консерватизм предстал перед проснувшейся российской общественностью во всей своей красе, как живописная картина, выставленная из запасников спустя много лет.

Восхищаясь красотой и безукоризненной отделкой текстов газетных и журнальных статей, невольно ловишь себя на мысли: почему европейская журналистика в тот же промежуток времени привела свою читающую публику к демократическому правлению, а российским «властителям дум» выпала горькая участь подарить многомиллионной массе соотечественников неслыханную пролетарскую революцию. Быть может, в журналистской работе имеется какой-то особенный секрет? Секрет действительно есть — он был и тогда, когда могучий союз трех титанов консервативной мысли настраивал российское общество на единение с царем и церковью, когда мучительно искал пути и методы искоренения крамолы. Русские консервативные журналисты были, в сущности, карманной прессой монархической семьи. Их использовали, очертив запретную зону, куда не было хода даже самым доверенным и способным. В запретной зоне хранились семейные и династические связи, колоссальные финансовые ресурсы, зашифрованные политические цели, словом — жизнь, не имевшая никаких общих точек с обыденной. В этом смысле судьба журналистов одинакова - они щедро растрачивали свой талант,
        охраняя периметр запретной зоны, пока туда не ворвалась разъяренная толпа.

Список использованных источников.

1. ОР РГБ, фонд 253, картон 29, ед. 1;

2. К. П. Победоносцев, Московский сборник, Спб., 2009 г.;

3. ОР РГБ, фонд 120, картон 52, ед. 9;

4. Катков М. Н., Империя и крамола, М., 2007 г.;

5. Даль В. И., Толковый словарь живого великорусского языка, М., 1994 г.;

6. Мещерский В. П., Мои воспоминания, Спб., 1897 г.;

7. Стогов Д. И., Правомонархические салоны Петербурга-Петрограда, Спб., 2007 г.;

8. Князь Мещерский, «Русское слово», 1914 г., 11 июля, № 158.