Впрочем, в писаниях пропагандистов где-то там: за собором, за суетой богатых магазинов, вертепами порочных удовольствий, клоаками продажной прессы, штабами агрессивной военщины, офисами прожженных политиканов и алчных воротил — за кошмарами капитализма, стыдливо прикрытыми декорациями Лувра и Оперы, — угадывались заводские трубы и кварталы, где рабочий класс с «Юманите» в кармане промасленной блузы готовился водрузить мозолистой рукой на Эйфелеву башню красное знамя труда, омытое в крови коммунаров.

Так примерно писал международный правдист Юрий Жуков в своих очерках и книгах «Письма из Рамбуйе» и «Из боя в бой». Не зря подзаголовок последней — «Письма с фронта идеологической борьбы». Большинство коллег не отставало.

Юный прозаик Анатолий Гладилин ничего такого не сочинял. А бродил по Парижу в восторге. Он прибыл сюда в 1961 году с делегацией Союза писателей.

Имя Гладилина гремит в СССР. Его «Хроника времен Виктора Подгурского», изданная в 1956 году в журнале «Юность», — сенсация, бестселлер! В 1959-м его «Бригантина поднимает паруса» вновь радует читателя и смущает критику. В том же году горячие споры рождает повесть «Дым в глаза». А «Песни золотого прииска» в 1960-м вызывают скандал, решения ЦК комсомола и окрики в прессе.

И вот противоречивый, но очень популярный прозаик — в Париже. Это его первая поездка за рубеж. И он в восторге.

«…Улицы. Мне очень нравилось ходить по улицам… — вспоминает Гладилин. — Поэтому я сорвал поездку в Версаль… Сказал: зачем нам резиденция королей, когда можно посетить „Юманите“ — газету коммунистов? Крыть им было нечем. А мне-то — лишь бы лишний денек в Париже!»

Его захватила атмосфера города, его неизъяснимая сказка начала 60-х. С шармом крыш, балконов, виноградников Мон-Мартра, бульваров и баров Левого берега, разноликой и разноязыкой толпой на улицах и в парках, очарованием девушек… «В Москве девочки были не хуже, — считает он, — но в Париже начиналась мода на короткие юбки, чего еще совершенно не было у нас».

Конечно, как и любой (за редким исключением) советский гость, он не миновал и Пляс Пигаль. Узнав, что Бондарев и Бакланов собираются на стриптиз, сказал: «Ребята, как вам не стыдно одним идти? Я с вами!» А те: «Но тогда тихий парень, что везде с нами ходит, тоже пойдет». И не взяли.

Но после он сходил! Не пожалел 15 кровных франков. Все — на встречу с читателями, а Гладилин — гулять. Тихий парень спросил: «Толь, ты куда?» Он обрисовал маршрут. А тот: «Ну и иди себе. Три с половиной часа тебе хватит?» «Хватит!» И — в стриптиз. Не понравилось. Не угодили французские девицы советскому прозаику. И он вновь окунулся в радостный омут Больших бульваров.

Так прошла неделя. Делегацию повезли на юг. И он гулял уже в Марселе. А как известно из старой советской песни, «в Марселе такие кабаки, такие там ликеры, такие коньяки…» И он загулялся. Да так, что чуть не опоздал к отъезду. Официальные лица накатали «телегу», и до 1976 года его уже никогда и ни за какую границу не пускали. А ведь он просил: отправьте меня во Францию поработать на заводе «Рено» — напишу повесть о рабочем классе…

Не пустили. И Гладилин, вдыхая дым отечества, стал писать о советской жизни.

 

СССР. ПРАВДА ЖИЗНИ

Он знал ее хорошо.

Анатолий Тихонович родился 21 августа 1935 года в семье бойца-кавалериста, инвалида Гражданской войны. В 1920-м отец вступает в РКП(б). В 1926-м оканчивает факультет права МГУ. За год до того влюбляется в студентку-медичку Полину Дрейцер из Гродно, и они уже не расстаются.

Тихон Илларионович работает в Наркомате резиновой промышленности. В 1941 году эвакуируется в Казань. После войны становится народным судьей. Затем работает в адвокатуре. В 1949-м ему предлагают работу в аппарате ЦК ВКП(б). Обещают квартиру и высокий оклад. Говорят: «ждите — вызовем». Не вызывают.

Ведь жена у него — еврейка. А евреев ждет депортация на Дальний Восток. Отцу говорят: оставь Полину. Он отказывается. И в 1950 году они празднуют серебряную свадьбу и идут в ЗАГС оформить брак. Теперь гражданка Дрейцер — Гладилина. Ради будущих анкет Толи и младшего сына Валерия.

В марте 1953-го семья в ужасе ждет Толю, убежавшего к Дому Советов прощаться с товарищем Сталиным. К счастью, его минует судьба тысяч жертв давки.

Они живут возле Генштаба, в Антипьевском переулке, где солдаты, маршируя, распевают как строевую запретную песню эмигранта Петра Лещенко:

Студенточка (раз-два!), заря вечерняя,

Под липами (раз-два!) я поджидал тебя.

Счастливы были мы, наслаждаясь поцелуями (раз-два!),

И, вдыхая аромат ночной, любовался я тобой (раз-два!).

Не знаю, повлияла ли на школьника Толю близость центра советского военного искусства, но он решил стать военным пилотом и уехал поступать в училище в Уральск, где его обрили и поместили в казарму. Там он понял: это — не его.

Тем более что в 10-м классе в читальном зале Библиотеки Ленина он уже познакомился с Машей. И в тот же день они снова увиделись на вечере в 93-й женской школе. И стали встречаться… Потом отличница Маша поступила в Бауманский. А Толя уехал в училище.

Но, слава Богу, когда на итоговой медкомиссии его спросили: «Вы твердо решили стать летчиком?» — ответил «нет», уехал в Москву и поступил в Литературный институт. Как? Чудом. Но это особая история.

Там же учились Белла Ахмадулина, Евгений Евтушенко, Юрий Козаков, Анатолий Кузнецов, Роберт Рождественский — те, кого скоро назовут «шестидесятниками».

Отец Маши — тоже писатель, детский автор Яков Тайц. Окружавшие его молодые писатели глядели в рот классику. А классик не понимал: как этот юноша Гладилин может предлагать его дочери руку и сердце? «Толя, — говорил он, — я понимаю: вы считаете себя гением… Но смотрите: вашего возраста Борис Спасский. Он гроссмейстер, чемпион СССР. А кто вы?»

Что на это скажешь? Кто он? Студент с мизерной стипендией. И все.

Но — не падать духом! На Арбате есть кафе-мороженое, а там — портвейн и коньячок. А Маша говорит: хочу попробовать… ну — выпить… алкоголь. Выпили коньяк. Потом портвейн. Толя проводил ее домой. И там…

Ей стало дурно. Все: теперь отец и на порог его не пустит. А классик: «Толя, я считал вас серьезным человеком… Разве можно мешать коньяк и портвейн?!»

Они поженились.

Маша очаровала его семью. На месте печки им фанерой отгородили закуток.

А потом он написал «Хронику времен Виктора Подгурского». И ее напечатала «Юность». И пришла слава. А с нею и деньги. Он ушел из института. Уехал в Литву. А вернулся прямо в кресло завотделом «Московского комсомольца». Потом — Магадан, Чукотка, Дальний Восток. Работа на золотом прииске. Возвращение в Москву. Дочка Алла. В середине 60-х — новое глубокое чувство. Невероятно сложные отношения с двумя главными в его жизни женщинами — Марией и Ириной. Жизнь на два дома. Новые книги. Буря «оттепели».

 

ШЕСТИДЕСЯТЫЕ. «ШЕСТИДЕСЯТНИКИ»

Однажды студент Гладилин спозаранку прибежал к Рождественскому.

— Роба, я всю ночь не спал — думал. И понял: никакого соцреализма не существует!

— А, только что до этого допер? — спросил заспанный друг.

В их диалоге — ключ к «оттепели», периоду, когда впервые с 20-х годов в СССР пришел конфликт двух культур. Культуры поклонников классовых догм, ликов вождей и цитат из себя любимых. И тех, кто жил в мире, где соцреализма нет; Сталин — гад, а искусство принадлежит им. Потом их назовут «шестидесятниками».

В 1956 году на XX съезде КПСС Хрущев развенчал Сталина. К радости одних и ужасу тех, кто привык к оглядке и доносу как способам процветания, освоил бетонный язык лозунгов, видел мир просто: вот мы, а вот — враг. Они стали мощным оплотом на пути либерализации, проклиная всех, кто покушался на «устои».

Пастернак издал на Западе «Доктора Живаго»? Вон из Союза писателей!

Дудинцев издал роман «Не хлебом единым»? Выпороть!

Не-е-ет, время не наше без сталинских усов и трубочки. Они желали и ждали «большого отката». А их оппонентов уже не устраивала либерализация, тихо текущая в оттепельных берегах. Они стремились дальше. А кто — они? Гладилин и его друзья: Аксенов, Ахмадуллина, Вознесенский, Окуджава, Рождественский, Шпаликов, Хуциев… Голосом Евтушенко они звали за собой всех молодых: «Давайте, мальчики!»

Вот и Сталина вынесли из мавзолея, и даже поверилось где-то на миг: система ослабила хватку. И уже грезился романтикам «социализм с человеческим лицом»…

Ишь, шельмецы! Евтушенко издал во Франции автобиографию. А в ФРГ — интервью. И на вопрос: «Был ли коммунистом Христос?», ответил: «В известном смысле — да!» Господи! Так он же признал, что Христос был! А как же кишка последнего попа?..

Зловредный «Шпигель» вышел 30 мая 1962 года. Портрет Евтушенко — на всю обложку. И слова: «Красное знамя — в грязных руках?»

Да за такое… Ну, погоди. Гагарин тебе покажет. И вот на Всесоюзном совещании молодых писателей космонавт объявляет: «Евгений Евтушенко... Вы писатель, поэт, говорят, талантливый. А опубликовали… такое о нашей стране и наших людях, что мне стыдно за вас. Неужели чувство гордости и патриотизма, без которых я не мыслю поэтического вдохновения, покинуло вас, лишь только вы пересекли границы Отечества?»

Все. Замкнуть священные рубежи. И двери редакций тоже. Хватит — попечатались.

Боевой клич «укротителей» гремел в стихах Николая Грибачева «Нет, мальчики!»:

Порой мальчишки бродят на Руси,

Расхристанные, — господи, спаси! —

С одной наивной страстью — жаждой славы,

Скандальной, мимолетной — хоть какой…

А зря! Не видать вам славы. Ибо глядите на нашу Русь на свой манер. Брезгуете! А она — кроткая — это терпит. Но она наша. И она сурова. Придет час — и осерчает матушка. Да как пустит скалкой в лоб — не очухаетесь. Это обещали сталинисты. И строчили письма, жалобы, сигналы. В ЦК, Минкульт и КГБ… Там хватало деятелей, скучавших по дымку заветной трубочки. Они читали. И готовились.

А Роберт отвечал Грибачеву манифестом «шестидесятников»:

Да, мальчики!

веселые искатели,

отбившиеся

от холодных рук <…>.

Пусть голосят

о непослушных детях

в клубящемся

искусственном дыму

лихие спекулянты

на идеях,

не научившиеся

ничему.

А нам смешны

пророки

неуклюжие.

Ведь им ответить сможем мы сполна.

Ишь, решили в ЦК, как сильно клокочут. Пора притушить.

И грянул декабрь 1962-го. А за ним — март 1963-го.

Сперва Хрущев в Манеже разогнал художников-авангардистов. Потом на встрече с людьми искусства в Кремле орал на Аксенова, Вознесенского и Хуциева. А назавтра на молодое искусство спустили всех собак красной критики.

«7 марта 1963 года. Я жду в ЦДЛ, — вспоминает Гладилин. — Наши ребята — на встрече Партии и Правительства с творческой интеллигенцией. Наши ребята держатся молодцом, вчера хорошо выступал Роберт… Но почему-то затягивается эта встреча…

Наконец, в Пестрый зал входит Аксенов.

Лицо белое, безжизненное.

Впечатление, что никого не видит.

Я говорю буфетчице, чтоб налила фужер коньяку, и вливаю в Аксенова. Он чуть оживает и бормочет: „Толька, полный разгром. Теперь все закроют. Всех передушат...“».

А что еще мог сказать сын отсидевших родителей? В «Таинственной страсти» он прямо пишет: думал, что фургон на углу — для него.

Вот радость-то твердолобым! «Зарвавшимся — и старым, и молодым наш… коллектив советских писателей заявляет: „Одумайтесь, пока не поздно. Советский народ терпелив. Но всему есть предел“», — вещает в «Правде» Любомир Дмитриенко. Заголовок: «Против идейных шатаний».

Эй, кто защищает шатающихся? Борщаговский? Алексан Михалыч считает, что «молодые писатели... нигде не находят героя, которого им предлагают…»? А «понимает ли Борщаговский, на кого замахнулся? На советского человека — строителя коммунизма!»

Идут серии обличительных публикаций. «По старым меркам, — вспоминает Гладилин, — двух статей в „Литературке“ хватило бы на десять лет лагерей. А „Литературка“ плевалась полгода…»

 

«ЗАКРЫТИЕ» И ОТБЫТИЕ

С другой стороны — власть мечется. То закрутит гайки, то открутит.

Как и положено в оттепель: невозможен никакой прогноз на завтра. Так называется новая повесть Гладилина. «Прогноз на завтра» — книга особой судьбы. В Москве текст долго гулял по редакциям и в конце концов утек во Франкфурт-на-Майне, где и вышел в очень нелюбимом в СССР издательстве «Посев». Но это уже 1972 год. А пока Гладилин бьется за свои книги. В начале 60-х — за «Вечную командировку», в середине — за «Прогноз на завтра» и «Историю одной компании».

Надо сказать, он нередко побеждал — «пробивал» рукопись. Но приходилось идти на уступки редакторам и цензуре. «Увы, — говорит Анатолий Тихонович, — за 20 лет я привык, что мои книги, изданные в Союзе, редактура корежила. И я соглашался, если удавалось отстоять главное. Но раз за разом из них целенаправленно старались вынуть все самое интересное. В этом одна из причин моего отъезда: я не желал быть невольным убийцей… С какого-то момента я стал опасаться, что в приступе ярости раскрою стулом голову редактора (редакторши)».

Ему говорили: «Толя, это цензура не пропустит. Не хочешь вычеркивать? Перепиши. Опять дразнишь гусей? Давай сделаем так. Не хочешь? Забирай текст, клади под ж… и сиди на нем всю жизнь… Давай еще раз попробуем. Вот, теперь приемлемо».

Если такое происходит единожды — можно стерпеть. А то и поблагодарить, как благодарит Гладилин своих первых редакторов — Мэри Озерову, Гагика Саркасянца, Анатолия Алексина… Но — 20 лет! А ведь есть еще партия и комсомол...

В 1965-м выходит его повесть «История одной компании» — прощание с юностью и с поколением, что, взрослея, утрачивает романтику. В «Театре Вахтангова» по ней ставят пьесу. «Мосфильм» просит, получает и принимает сценарий фильма… И тут — доклад первого секретаря ЦК ВЛКСМ Павлова. Про то, что воспитанию нашей молодежи мешают американский империализм и книги Гладилина. Этого хватает, чтоб свет не увидели ни пьеса, ни фильм, а редакции перестали принимать его тексты.

Читатели спрашивают главу «Юности» Полевого: «Где Гладилин?» Тот: «Что вы хотите? Он рано начал, рано кончил. Исписался». А у Анатолия стол пухнет от текстов.

Как автора актуальной прозы его «закрыли» до 70-х. Тогда он написал приключенческую повесть «Спираль Жени Сидорова». Ее отдали на рецензию его товарищу Евгению Сидорову. Тот нашел там пародию на Пушкина и сократил. Плюс предложил убрать слово «спираль», чтоб не решили, что насмешка над марксизмом. Убрали. Вышла повесть «Секрет Жени Сидорова».

Годы спустя, когда посол России при ЮНЕСКО Сидоров приглашал Гладилиных на приемы, они смеялись над своим секретом…

В серии «Пламенные революционеры» выходят и его исторические вещи: «Сны Шлиссельбургской крепости» и «Евангелие от Робеспьера». У читателей только один вопрос: как пропустили? Как-как? Есть и в «Политиздате» нормальные люди.

Зовут в ЦК. Говорят: «Каждая ваша книга вызывает, мягко выражаясь, полемику. Может, хватит? Наш вам совет: займитесь переводами». Он: «Я сам решаю, как заработать на хлеб, обойдусь без советов ЦК». Но все же переводит. Пишет и внутренние рецензии…

C’est la vie. И она непроста. Особенно когда в жизни писателя есть еще одна женщина — Ирина. Да, дамы и господа. Так бывает. У Гладилина всегда было много поклонниц. Но с Ириной еще с середины 60-х его связало большое чувство. И он живет фактически на два дома. Как говорят — на разрыв.

А жизнь дичает. Даже друга СССР Марину Влади не пускают в ресторан в брючном костюме. И она кричит Гладилину: «Как ты можешь жить в фашистском государстве? Фашистские порядки! Фашистские запреты!»

Но он дружит не только с Влади, но и с Боннэр, и с Сахаровым. И ясно видит абсурд, в котором тонет страна. И жить в нем не хочет.

Он объявляет: я уезжаю. И сразу — море посулов: все дадим и издадим, только останься. В ЦК за него просит лично Валентин Катаев. А после звонит: «Толя, они сволочи, они суки. Они ничего не хотят».

И вот по тогдашней процедуре его исключают из Союза писателей. Без лишних эмоций. Но настроение траурное. А он: «Ребята, зачем эти похороны? Жизнь длинная, может, еще увидимся?» И тут секретарь Союза, старый приятель Александр Рекемчук, кричит: «Слышите, что говорит Гладилин? „Мы еще увидимся!“ Значит, он думает, что советской власти не будет? Это речь врага!» Сдали нервы. Но Анатолий не обиделся. Он был готов.

На сборы — две недели.

Багаж надо предъявлять на таможне. Анатолий увозил свои немногие драгоценности — подаренные книги друзей. Ему объяснили: подписанные нельзя, есть распоряжение Совмина. Везите обратно или вырезайте страницы с автографами, вот вам бритвочка.

Вырезал. Сложил в конверт и отнес друзьям-диссидентам. А те переслали пакет по каналу, по которому отправляли правозащитные документы. Но он никогда не достиг адресата. Может, вскрыл какой-то советолог и, решив, что бумажкам грош цена, выбросил? А может, понял, что со временем они обретут цену, и приберег?.. Неведомо. Гладилин предпочитает считать, что пакет затерялся на почте.

 

«СВОБОДА» И РОССИЯ

«Вена встретила зелеными деревьями и подстриженной травой. Подкатили трап. Дикий ужас охватил Говорова, ему захотелось… забиться в глубину салона, за кресла родного Аэрофлота. Это длилось мгновение, но это было…» — так Гладилин описывает первые минуты эмиграции своего героя в романе «Меня убил скотина Пелл».

Потом он часто делал интервью с беглецами. Каждый отъезд был драмой. Порой люди толком не понимали, где оказались, питали иллюзии. А писатель, улетая на Запад с женой Машей и дочкой Аллой, знал: надо начинать с нуля — искать работу.

Но работа сама нашла его — радио «Свобода». Снова Париж!

Туда они едут поездом через Мюнхен и Франкфурт. Первые же передачи делают Гладилина звездой радио «Свобода» и «врагом СССР», связь с Москвой обрывается, письма идут окольными путями.

И только Ира звонить не боится. Через подставных лиц он приглашает ее в гости. И поездку ей внезапно разрешают. И живет она у Гладилиных в просторной квартире на бульваре Понятовского. Наслаждается Парижем.

Анатолий берет отпуск и едет с ней в Бретань. Новый год празднуют в музее русской живописи в Монжероне. Ира летит в Москву. И вскоре сообщает, что беременна.

В мир приходит дочка Лиза. Гладилин оформляет документы по признанию отцовства. И ей дают гражданство Франции вместе с ним.

А в Москве Ира идет регистрировать младенца. Фамилия и имя мамы? Такие-то. Фамилия и имя отца? Такие-то. Чиновница глядит в какую-то бумажку. Бледнеет, убегает, а вернувшись, говорит: «Отца вписать не могу. Ставим прочерк». Ира в ответ: «Прочерка не будет!» Встает и уходит.

Ее приглашают снова. И опять: «Ну, не можем мы вписать фамилию отца. Вы же понимаете почему». Она в ответ: «Разве вы не знаете, кем был в нашей стране отец Лизы? Что вы глаза опускаете? Или вы не читали журнал „Юность“?»

Ее снова и снова зовут в ЗАГС. Дама с бронебойным лицом твердит: «Запишем Лизе вашу фамилию». — «Прочерка в графе „отец“ не будет».

Лишь через восемь месяцев ей дают свидетельство о рождении Елизаветы Анатольевны Гладилиной. В графе «отец» стоит: Гладилин Анатолий Тихонович.

Они общаются и переписываются, но тоска по дочке для него невыносима. И Гладилин решает перевезти ее и Ирину в Париж. А советская власть не пускает. И он начинает кампанию за воссоединение.

Снимки Лизы печатают в газетах. О ней пишет «Монд». В правительство идут запросы депутатов. Всякий раз при официальном общении с советскими товарищами французские премьеры говорят о Лизе. Президент Миттеран включает ее в список из шести лиц, которых требует отпустить во Францию.

А к Ире приходит КГБ: «Мы хотим вам помочь». — «Спасибо. Мне Толя помогает». — «Он хочет увидеть вас и Лизу. Мы ломаем голову, как это устроить». — ???

А они: «Мы оплатим вам поездку в нейтральную страну. Вы пригласите туда Гладилина. О встрече никто не узнает. Мы гарантируем его безопасность. На границе даже не поставят штамп в паспорте. — «А зачем он вам?» — «Хотим с ним дружески побеседовать». — «Какая страна? Швейцария?» — «Венгрия». — «С каких это пор Венгерская Народная Республика стала нейтральной?» — «Откажетесь — никогда его не увидите». — «Вот фотография. На нее буду смотреть».

Цирлих-манирлих кончился. Ей отключили телефон. Ночами звонили в дверь. Вышел гнусный памфлет про Максимова, Гладилина, Ирину С. и Виктора Некрасова.

На приеме в посольстве Франции с Ирой сфотографировался премьер-министр Жак Ширак. По радио и ТВ говорят о Лизе. Президент общества франко-советской дружбы генерал армии Фернан Гамбьез пишет личное письмо Горбачеву.

6 сентября 1987 года Ира и Лиза прилетают в Париж.

Это лишь один эпизод эмигрантской жизни Гладилина.

В ней было много работы. Дружба с Виктором Некрасовым, Александром Галичем, Василием Аксеновым, основателями издательства «Ардис» Карлом и Эллендеей Проффер. Встречи с Булатом Окуджавой незадолго до его ухода в госпитале Кламар. Непростое расставание со «Свободой». Новые книги — «Тень всадника», «Меня убил скотина Пелл», «Жулики, добро пожаловать в Париж», «Улица генералов».

Ностальгия его не терзала. Сперва казалось: для родины он умер. А потом стало можно летать в Москву.

Когда «враги СССР» стали друзьями России, в 1991 году газета «Известия» официально пригласила Гладилина в Москву. Он уже как-то заезжал в 1989-м, но тут все было на высшем уровне: интервью в газетах, на радио и ТВ. Вечер в ЦДЛ ведут друзья: Вознесенский, Окуджава, Арканов, Смехов…

В редакции «Известий» его встречает главный редактор Игорь Голембиовский и приглашает в гости. После этого визита Гладилин и Маша решают: если такие люди занимают такие посты, в России все будет в порядке. Увы, в результате жестокой интриги Игорю пришлось оставить газету…

Его жена Анна почти силой везет Гладилина в ЦДЛ. Он упирается — помнит, как 15 лет назад администратор, дружески пожимая руку, ласково шепнул: «Вынужден сообщить: после исключения из Союза писателей вам сюда нельзя».

И вот — знакомый клуб, на крыльце курят писатели…

Потом они рассказывали: «Вдруг подъезжает роскошная „Вольво“ (иномарок в Москве было мало, это Игорь дал редакционную машину), а мы думаем: „Наверно, какой-нибудь крупный гебешник“. А из машины выходит...»

Сколько объятий и поцелуев! Но самая сильная сцена в ресторане: официантки заливают его слезами.

Теперь Гладилин — нередкий гость в Москве. Здесь у него выходят книги и публикации в журналах. Из недавних — прекрасный рассказ «Лодочник» в «Октябре» и новая повесть «Тигрушка».

Он пишет. Живет в Париже. Обожает дочек, внуков и правнуков. Принимает гостей. Вспоминает старых — уже ушедших — друзей и подруг: Андрея, Булата, Беллу, Витю, Васю, Робу, Сашу, других. Обнимает новых. И не устает повторять: «Самое лучшее, несравненное, что дано человеку Богом или природой — это любовь…»

 

Автор и редакция благодарят Анатолия и Марию Гладилиных, а также Алексея Аксенова за предоставленные фотографии.

 

ФОТО:

001. — Фестиваль Аксенова в Казани. Анатолий Гладидин с сотрудниками журнала «Казань». 2007 год.

— Париж. В гостях у посла России Александра Авдеева. Стоят: А. Авдеев, Анатолий Гладидин, Анатолий Приставкин и тогдашний директор Центра российской культуры во Франции. Сидят: жена Анатолия Гладидина Мария, жена Авдеева Галина и жена директора Центра российской культуры.

002. — Анатолий Гладидин и Виктор Некрасов в студии Радио Свобода, Париж.

003. — Булат Окуджава с женой Ольгой в гостях у Анатолия Гладидина. Рядом с Окуджавой Виталий Дымарский. Стоят: жена Дымарского Елена, и дочь Гладидина Алла. 1997 год.

— Вечер Анатолия Гладидиня в ЦДЛ. На сцене Зоя Богуславская, Андрей Вознесенский, Булат Окуджава и Анатолий Гладидин. 1991 год.

004. — Василий Аксенов в гостях у Анатолия Гладилина. Слева за столом Эллендея Проффер.

— Василий Аксенов у Анатолия Гладилина в Париже.

005. — Анатолий Гладилин и Эллендея Проффер в АРДИСе, Анн Арбор, Мичиган.

— Критик Лев Левицкий, Виктор Некрасов и Анатолий Гладилин. 1976 год. Париж.

006. — Вечер Гладилина в ЦДЛ. Андрей Дементьев, тогда главный редактор «Юности», Булат Окуджава и Анатолий Гладилин. 1991 год.

— Конференция в Страсбурге, встреча с советскими писателями. Олег Чухонцев, Анатолий Гладилин, Людмила Петрушевская, Андрей Битов. 1988 год.

007. Анатолий Гладилин и Василий Аксенов, 2000-е годы, Москва.

008. Анатолий Гладилин и Василий Аксенов, 2000-е годы, Москва.

009. Анатолий Гладилин и Александр Кабаков, 2000-е годы, Москва.

010. Василий Аксенов и Роберт Рождественский, начало 70-х, Коктебель.

011. Евгений Евтушенко, 1970-е годы, Москва.