«Ненужная война»

Восьмого июля 1904 года Владимир Короленко, писатель и общественный деятель, высокий моральный авторитет, причем для представителей самых разных направлений, отвечает газете «Биржевые ведомости»: «Вопрос (об отношении к войне с Японией — С. М.) имеет огромное значение, и я не вижу причины для уклонения от ответа, тем более что впечатление мое, как, думаю, и многих еще русских людей, разных профессий и положений, совершенно определенное: настоящая война есть огромное несчастье и огромная ошибка. Приобретение Порт-Артура и Манчжурии я считаю ненужным и тягостным для нашего отечества. Таким образом даже прямой успех в этой войне лишь закрепит за нами то, что нам не нужно, что только усилит и без того вредную экстенсивность наших государственных отправлений и повлечет напряжение и без того истощенных средств страны на долгое, на неопределенное время. Итак — страшная, кровопролитная и разрозненная борьба из-за нестоящей цели <…> Историческая ошибка, уже поглотившая и продолжающая поглощать тысячи человеческих жизней, — вот что такое настоящая война, на мой взгляд. А так как для меня истинный престиж, т. е. достоинство народа, не исчерпывается победами на поле сражений, но включает в себя просвещенность, разумность, справедливость, осмотрительность и заботу об общем благе, — то я, не пытаясь даже гадать об исходе, желаю прекращения этой ненужной войны и скорого мира для внутреннего сосредоточения на том, что составляет истинное достоинство великого народа».

Ответ Короленко газета не напечатала, хотя сама была инициатором опроса. Военная кампания закончилась поражением России, на кладбище на территории, которая сегодня принадлежит Китаю, осталось лежать более 15 тысяч российских солдат. Что нам осталось от всей этой истории? Вальс «На сопках Маньчжурии»?

«Серьезно думал, что закон что-нибудь значит»

Короленко пользовался славой человека, которого нельзя упрекнуть за сделки с совестью, и всегда готов был открыто и честно ответить на любой вопрос. В ответ на упрек в том, что он является недостаточным патриотом Украины и не пишет на украинском языке, писатель выступил с публичным ответом, в котором подчеркнул, что признает украинский именно языком, а не наречием или говором, и объяснил выбор языка очень просто: он не хочет коверкать и примитивизировать язык, но не владеет им в достаточной мере, потому как в детстве говорил с матерью на польском, а потом, под влиянием школ, перешел на русский.

Наследие Короленко как журналиста и общественного деятеля дает нам обширнейший материал о повседневной жизни России. Например, в письме от 15 апреля 1902 года он пишет о том, как насмерть запороли старосту, пытавшегося защитить права односельчан. Ветеран, кавалер многих медалей и крестов за храбрость «серьезно думал, что закон что-нибудь значит», а пороть кавалера орденов нельзя было по закону Российской империи. «Ему сначала дали 80 ударов, а потом еще 40». Если считать беззаконие и рукоприкладство достойными продолжения, то к традициям уже вернулись, вернее, никогда им и не изменяли…

«Зверство наше только еще силу набирало»

Для лучшего представления о «традициях» можно прочитать и Артема Веселого. Он повествует о Гражданской войне:

«— Опять война, — вздохнул кто-то, — что-то уж больно мы развоевались, удержу нет… Ну, а как, сынок, русскому русского бить-то не страшно?

— Сперва оно действительно вроде неловко, — ответил красногвардеец, — а потом, ежели распалится сердце, нет ништо».

Сердце толпы уже давно «распалилось», у солдат был опыт расправы с теми, кто не пришелся по вкусу или просто подвернулся под руку. Артем Веселый так описывает сцену убийства дотоле любимого за справедливость и уважаемого за храбрость командира:

«...упасть в тесноте ему не дали — подняли на руки и понесли. Наболело, накипело.

— Дай хоть раз ударить, — всяк рвет. Где ж там на всех хватить.

Раздергали мы командировы ребра, растоптали его кишки, а зверство наше только еще силу набирало, сердце в каждом ходит волной, и кулак просил удара…»

«Знать ничего не хочу»

Однако лучше всех, мне кажется, для утверждения мысли, что традиции соблюдаются неукоснительно, послужит нам Салтыков-Щедрин: «Он так и тычет в меня: я герой! Мне кажется, что если вместо того он сказал: я разбойник и сейчас начну тебя свежевать, — мне было бы легче. А то „герой“ — шутка сказать! Перед героями простые люди обязаны падать ниц, обожать их, забыть о себе, чтобы исключительно любоваться и гордиться ими, — вот как я понимаю героев! Но как бы я ни был мал и ничтожен, ведь и у меня есть собственные делишки, которые требуют времени и забот. И вдобавок, эти делишки, вместе с делишками других столь же пустых людей, не бесполезны для страны, в которой я живу».

Верный своему стилю, писатель делает вывод: героев следует держать взаперти.

В «Зеркале Пенкоснимателя» звучит еще одно дельное предложение, очень напоминающее нам наше время: «Стремление создать свою мысль, свою науку — весьма похвально. Мы не имеем права успокоиться до тех пор, пока у нас не будет своей арифметики, своей химии, своей астрономии и проч.»

Салтыков-Щедрин в соответствующем ключе вспоминает «старые добрые времена» своего собирательного «дедушки» и дедушкиного приятеля, которого называет «седовласым младенцем». Основной принцип русской жизни был и будет — необузданность и безнаказанность для отдельной касты. А еще лучше жить «так, чтобы кругом была пустыня. Что дедушкина мораль удержалась в нас всецело — в этом нет никакого сомнения».

Вполне современно звучит щедринская оценка общих настроений в обществе, связанных с ситуацией, которую он называет «„другие“ в рекрутах»: «А у нас первый разговор: „Знать ничего не хочу“». В другом месте персонаж Салтыкова-Щедрина сетует: «Нынче и дети-то словно не в радость, сперва латынь, потом солдатчина».

«Отнявшие целый край у культурного государства»

Возможно, кто-нибудь скажет, что Салтыков-Щедрин — сатирик, и не стоит понимать буквально каждое его слово. В таком случае давайте обратимся еще к одному автору, М. Новорусскому, просидевшему длительный срок в тюрьме за то, что можно назвать как террористической, так и революционной деятельностью. В главе «Панихида» обширного очерка «В Шлиссельбурге», опубликованного в горьковском «Знании» за 1906 год, спустя годы после описываемых событий, автор пишет: «Словом, почтили, как принято, память тех, кто был бессознательным орудием исторических судеб, кто своею кровью предуготовил разом и „величие“ России, и исторический застенок для бескровного умерщвления и нас, и множества других, подобных нам.

— Спите мирно, живот свой на брани положившие, благодарная родина не забудет вас, — говорили про себя активные участники церемонии, представители торжествующего сейчас уклада жизни, и затем расходились помянуть их добрым обедом, как это водится у „истинно-русских“ людей.

— Спите мирно, — сказали и мы. — Спите мирно вы, отнявшие целый край у культурного государства и приобщившие его к московскому бесправию, невежеству и варварству.

Вы отняли эту страну у шведов и затормозили в ней развитие народа ровно на 200 лет. Да, на 200 лет! И теперь ведь существует Швеция: и она, и недавно отторгнутая от нее Финляндия, могут служить для всякого патриота своего отечества завидным образцом того, как нам нужно устраивать свою общественную жизнь. Нет в Европе народа, более здорового, честного, просвещенного, зажиточного и благоустроенного, чем шведы. Финляндия, которую при Петре I не успели приобщить к русскому одичанию и обнищанию, сумела как-то сохранить и самобытные порядки, и самобытную культуру».

«Удариться в землю и кричать истошным голосом»

От встречающихся в литературе параллелей с сегодняшним днем иногда становится действительно не по себе. Например, писатель Евгений Чириков в очерке «В тюрьме» описывает, как полиция хватает случайных людей, оказавшихся недалеко от проводимой социалистами демонстрации. В результате в камере ждут разбирательства не только священник, адвокат, телефонистки, зубные врачи, но даже отставной генерал с младенцем.

Еще одна любопытная цитата из Салтыкова-Щедрина («За рубежом», 1880—1881): «„Кабы не мы, немцу протопиться бы нечем“ — эта фраза пользуется у нас почти такою же популярностью, как и та, которая удостоверяет, что без нашего хлеба немцу пришлось бы с голоду подохнуть». Далее подробно анализируется ситуация с урожайностью, водоснабжением, поддержанием лесного хозяйства в Петергофском уезде и в подобных климатических условиях на немецкой территории. В чью пользу выходят эти сравнения, думаю, нет смысла говорить…

А вот и счастливая жизнь в деревне, описанная писателем реалистической школы В. Муйжелем: «Была работа, были дети, были болезни, было горе — и больше всего было голода. <…> От этого хотелось удариться в землю и кричать истошным голосом и лежать так долго, до смерти».

Вот такие у нас традиции…