***

Когда-то давно во время отпуска я работала в Пулково на сортировке писем. По сравнению со школой там платили в три раза больше, да и работа (хотя и по 12—14 часов) мне нравилась. Быть может, именно с тех пор я полюбила низко пролетающие самолеты.

А ты улетающий вдаль самолет

В сердце своем сбереги...

Надеюсь, не выдам военной тайны (опять же — это было уже давно), сказав, что самолетный парк был до крайности изношен. Не представляю, как там вообще что-то могло взлетать. Но мне все равно нравилось смотреть, как уносятся в небо огромные птицы...

Быть может, поэтому в Москве я для своего съемного жилья чаще выбирала юго-запад —поближе ко Внуково. Но если раньше гул самолетов никогда не мешал мне, то сейчас... Сейчас любой низко летящий самолет пробуждает в сознании прямые ассоциации с войной... С той далекой, из фильмов и книг — и с этой, сегодняшней. Громыхают по Киевке самосвалы, камазы, над ними самолетный гул — и все это мчится туда, на юг, на юго-запад... Война! И гул в небе заставляет внезапно сжиматься сердце: так и кажется — вот сейчас где-то раздастся взрыв. А каково людям там, в истерзанной Украине?! В зоне боевых действий?.. Страшно и подумать...

***

Приверженность моя к юго-западному району Москвы сыграла со мной не очень хорошую шутку...

Николаевна уже лет пять звала меня к себе жить. Она жила еще дальше, чем я тогда — за Ольховой.

Бывало, звонит и начинает что-то говорить. Кажется, если ее не останавливать, она может говорить сутками. Понятно: пожилой человек, за 70.

То она мне рассказывала, что хочет продать свою квартиру и ехать за границу, уговаривала поехать вместе, но куда — хорошенько не знала. Это было еще до войны. Я вариант отъезда для себя, конечно, рассматривала, но она ничего определенного тогда не решила. А то она меня звала на Пушку голубей кормить — была у нас такая акция. В общем, все время она меня пыталась куда-то вытащить, но я нередко отказывалась из-за вечного цейтнота.

Последний раз мы с нею встретились на суде у Миши Кригера. Она была в меховой песцовой безрукавке пепельно-кораллового цвета. И снова стала настойчиво уговаривать меня переехать к себе. Оля Мазурова стояла рядом — и смотрю: не нравится ей то, что говорит бабуля.

А Николаевна продолжает: я одна живу, родных никого, переезжай ко мне, я тебя наследницей своей сделаю, у меня никого совсем нет... И живу, говорит, я недалеко, на работу будешь успевать. Остановка автобуса под окнами, на нем до Ольховой 20 минут... Я опять отказывалась: время справедливо казалось важнее всего, а когда хронически не высыпаешься, дорога не то что каждая минута — а секунда.

«Я буду в кухне, ты в комнате...» Из-за этого я, наверное, как раз и не хотела к ней переезжать: как это, пожилой человек в кухне, я в комнате... Квартирку ее представляла я себе очень маленькой и бедной.

Когда приставы в тот день (через четыре-пять часов, как обычно) сказали, что в зал суда к Михаилу никого не пустят, и начали нас цепью оттеснять, Николаевна, пожалуй, одна стала подавать голос и хоть негромко, но отвечать им: палачи, что делаете, свободу!.. ну и т. п. Хорошо, что никакой заварухи не возникло, иначе мы все сразу оказались бы рядом с Мишей... Возможно, у приставов на это и был расчет.

***

Через несколько недель я взяла Николаевне билет на концерт Юлия Кима. Туда пришли, кстати, многие из наших друзей. У Юлия Черсановича я брала однажды интервью. Тот солидный российский журнал, в котором я пока еще работаю (наверное, уже, как ни грустно, последние дни), интервью с Юлием Кимом не взял.

С Николаевной договорились встретиться в метро Саларьево. Звоню. «Аня, я не приду. Я передумала...» Ну ладно, я не обиделась, хотя жаль, конечно, билет пропал. Если бы она чуть раньше предупредила...

Перезванивались потом. В марте она говорит: нога у меня болит, я хожу с трудом. Я ее сразу от души пожалела, поняла, что, видимо, из-за болезни она на концерт Кима не пошла. Хотела к ней приехать, и вдруг через пару дней от нее смс — перезвоните.

Хорошо, перезваниваю. «Аня, кинь денег на телефон, я ходить не могу, лежу».

Конечно, я денежку кинула, инфу разместила в нашем общем чате — и кто-то ей сразу вызвал скорую, потом еще одну. От скорой узнали: вроде, ничего критичного — артроз и т. п.

Вдруг вечером все говорят: Николаевна не выходит на связь. Ехать всем далеко, мне вроде как ближе всех. Что ж, приехала я. Она мне обрадовалась.

Кстати, квартира оказалась очень немаленькой: элитный ЖК, малоэтажная застройка, огромные окна во всю стену. Но! Порядок относительный — только в комнате. И та заставлена и завалена вещами. Кругом какие-то раковины, сантехника частями, одежда — новая и старая — мешками.

Про кухню говорить не буду, но бабушка действительно лежала там. Топчанчик, рядом двухкомфорочная газовая плита, которая горит, как вечный огонь, и днем, и ночью. Я поняла, что Николаевне было очень трудно вставать уже не один месяц. Конечно, все требовало уборки и какой-то элементарной помощи. Она очень обрадовалась моему приходу, и мы решили, что я перееду к ней с кошкой и вещами. «Хоть какая-то жизнь», — говорила она, улыбаясь.

Спать я решила в коридоре, который сам был с хорошую комнату, в простенке как раз помещалась лежанка, покрытая ковриком. На таком же коврике без белья спала и она сама. Курила Николаевна так, что все плавало в дыму, несмотря на то, что у нее серьезные проблемы с легкими. И все говорила и говорила, что-то не очень понятное. А вот это одеяло — рассказывала она про свое атласное одеяло («пух-перо», по ее словам — но как бы немного грязненькое и рваненькое) Кирилл Котов зубами рвал, когда я его из квартиры выгоняла. Уж так меня просил оставить его жить здесь, плакал… но мне зачем, если я вижу, что от меня все, а мне ничего...

Кирилла я не знала и отнеслась к информации довольно беспечно. Оказалось, что в этой квартире жили до меня многие активисты и у всех как-то с Николаевной в итоге не складывалось.

Вечером я привезла ей новое постельное белье, одежду и т. д. Но перестилаться бабушка категорически отказалась. Ладно, я подумала, уговорю уже потом. Зато надо было покупать ей лекарства, сигареты и прочее. Решили, что я буду Николаевне платить, пока что 8000 в месяц. Мне все равно получалось выгодно.

Жили мы так недели две.

***

Автобусная остановка действительно была рядом. Но автобус приходил по какому-то не совсем понятному расписанию, и можно было прождать его больше получаса. Другая остановка была на расстоянии примерно двух километров — через поле, ямы и болото... И там тоже можно было прождать до получаса.

И правда, минут 20 до метро Ольховая. Кто жил в Москве, тот поймет. Дальше на метро час, потом на электричке час, потом на автобусе минут двадцать — и вот я на работе... Короче, шесть часов в день на дорогу. Утром надо было рано встать. Учитывая, что бабушка ночью спала мало, это было не так просто.

Но самый трэш, конечно, возвращаться ночью, в полпервого, когда автобусы уже почти не ходили. От остановки через шоссе по темному надземному переходу, где так и мерещились всякие ужасы, потом через поле, ямы и болото... Два раза, скажу честно, я ехала от метро на такси. То есть два раза по 400. И один раз мне пришлось ехать на работу в область на такси. За 1400! Что ж, это, конечно, было лучше, чем потерять ту работу. Хотя в итоге я все-таки потом потеряла больше...

Сколько раз, возвращаясь, я говорила себе: «Надо найти, где остаться на ночь, поближе. Невозможно так добираться...»

Но меня ждали Николаевна и кошка. Бабушка ведь была совсем беспомощна, не могла и вставать... И каждый раз я добиралась, и не выспалась, и снова ехала на работу утром...

А потом мне пришлось сделать много новых интересных открытий...

***

Оказалось, родственники у Николаевны были, причем в большом количестве — она просто не очень хотела с ними знаться. И квартиру свою она обещала и все еще обещает завещать многим. Но, как говорится, одно дело — обещать, а другое — жениться... И люди крутятся вокруг нее, помогают, кто чем может. И каждый думает, наверное: а вдруг мне достанется московская квартира в элитном ЖК! А живут здесь, как говорит сама Николаевна, военные — бывшие и нынешние. Я думаю, очень понятно, что это значит...

И еще одно интересное открытие сделала я: оказывается, в этой квартире примерно год назад был обыск. Николаевна и ее окружение идут свидетелями по делу Дарьи Полюдовой.

Вдобавок ко всему выяснилось, что участковый здесь, видимо, частый гость.

Да и неравнодушные соседи тоже всегда начеку. Здоровенный мужичина стал регулярно появляться в квартире. Он привозил Николаевне хлеб и салаты огромными черными мешками: работал где-то в столовой и то, что оставалось, вез сюда. Как говорила Николаевна, она этим всем кормила уточек. Но, конечно, ей тоже кое-что доставалось... Однажды вечером, когда этой списанки скопилось уже много, пошла искать уточек и я. Но нигде их не нашла. А потом задумалась: какого размера должны быть уточки, чтоб все это съесть?..

Дяденька показался мне похожим не просто на военного, а на сотрудника органов. У него было румяное лицо и фигура бегемота. В 6 утра мне приходилось встречать его и забирать огромный картонный ящик списанки. Первое время он мне даже улыбался.

***

Через пару дней после приезда я сказала Николаевне, что не смогу ей покупать сигареты. Она вообще интересный человек: йогурты считала вредной пищей, а вот сигареты в неумеренном количестве ей как бы и не вредили. Так она сама была уверена.

Немного беспокоила меня моя кошка. В первый же день она забилась под лежанку в коридоре и выходила только ночью. Залезала ко мне и укладывалась рядом, как верный Хатико. Когда я несла ее Николаевне, чтоб та погладила зверушку, Ника удирала.

Но время шло. Как-то я стала привыкать. И даже моя милая котя начала выходить из укрытия и заглядывать в кухню, видимо, в надежде, что Николаевна ее покормит. Бывало, что она забиралась в комнату и там пыталась отсидеться под кроватью. Я эти попытки пресекала.

Так прошло дней десять. Николаевна все так же не вставала. Мне показалось, что у нее начинаются пролежни. А этого я боялась больше всего. Я надеялась, что Оля Мазурова, врач, посмотрит ее. Но Оля тоже бегала, как белка в колесе, и ехать куда-то на самый край Москвы у нее не было возможности. Мне приходилось справляться самой. Я решила, что надо вызвать скорую. Вечером приехала скорая и сказала, что пока можно не волноваться, но надо проводить некоторые гигиенические процедуры, от которых Николаевна упорно отказывалась...

На следующий день я, как всегда, отправилась на работу. Да, не сказала я, что меня насторожило: однажды в редкий выходной мне надо было в редакцию на совещание. Выспаться, конечно, не удавалось: ехать далеко, надо хоть немного привести себя в порядок. Но Николаевна, хотя и знала, что мне нельзя опоздать, стала просить, чтоб я купила ей рыбки. Я купила рыбку. Оказалось, ее надо еще и срочно приготовить. Что ж, это было не так трудно. Намного легче, чем сделать в первый же день кекс без духовки... Я не опоздала тогда, но настойчивое желание Николаевны меня задержать как-то мне было не очень по душе...

Нет смысла упоминать, как я отмывала линолеум на кухне. Я предложила поменять, но Николаевна настояла, чтобы я его помыла. Пол был похож на асфальт у автобусной остановки и даже, наверное, хуже. Кажется, его не мыли с тех времен, когда тут жил Гриша Симаков. А ведь это было уже лет пять назад...

***

В общем, я старалась, делала, что могла. Как вдруг в одно не очень прекрасное утро, через две недели после переезда, я, проснувшись, услышала, как Николаевна говорит по телефону. Насколько я поняла, это был тот дядька, сосед с салатами. В речи, полной мата (что привело меня в легкий шок: раньше я такого от бабушки не слышала), она обсуждала с ним, как вчера они вызвали полицию и она составила на меня заявление. Я не подслушивала: дверь к Николаевне просто никогда не закрывалась. Оказывается, накануне приезжали двое, с автоматами... К счастью для себя, я, как всегда, была на работе. Узнав, что меня нет, они велели обращаться к участковому, которого, как выяснилось, мы все и ждем. И мне никто даже ничего не сказал!

Набираю тут же Олю Мазурову, объясняю ситуацию. Николаевна, услышав, что я позвонила Оле, стала говорить в трубку дядьке: «Нет, она уже подняла шум, позвонила всем, сейчас уже поздно», — видимо, тот настаивал на немедленном вызове полиции. Ну да, кто я такая, на самом деле? Живу в чужой квартире...

Я решила вежливо расспросить Николаевну, что же случилось. С ее слов во всем был виноват этот дядька. И тут же звонит он сам, спрашивает мой телефон и как ни в чем не бывало начинает выяснять, насколько Николаевна адекватный человек. Я говорю: да она ведь старенькая...

Побежала на работу. Вечером приехала и говорю: я пока часть вещей заберу, а в субботу, извините, уеду. Сама же схватила, что могла, кошку в охапку — и бегом оттуда.... Смешно, но мне показалось, что Николаевна расстроилась!

Через пару недель, когда все улеглось, я приехала к ней за остальным. И тут моему удивлению не было предела. Николаевна каким-то чудом сразу и полностью выздоровела! Она ходила и по квартире, и в магазин. Это было круто.

А мои знакомые сказали так: «Мы думаем, это квартира-ловушка, которую использует ФСБ. Здесь нашли свидетелей по делу Даши. Не все тут так просто и гладко».

Знает ли Николаевна, что работает на ФСБ? Это вопрос.

Некоторые не могут понять: ну как же так, ведь она была как бы «своя». Что ж, «времена меняются, и мы меняемся вместе с ними». Tempora mutantur...

А вот с солидным российским журналом мне приходится теперь прощаться. Конечно, из-за всего, о чем я рассказала, я в очередной раз пропустила какие-то сроки, попробовала объяснить ситуацию, но эта история оказалась последней каплей, переполнившей и без того уже полную чашу их терпения. Что ж поделать...

Николаевна по-прежнему иногда звонит мне как ни в чем не бывало. «А ты сейчас где?.. А что ты мне не скажешь, как там Навальный?..»

Простые, кажется, вопросы, и я, по правде говоря, радуюсь иногда возможности поговорить с бабушкой — ведь я даже привязалась к ней за это время... Но, подумав, я поняла: вопросы совсем не простые. Возможно, информация сразу идет к ее участковому. И вот итог: снится мне недавно, что иду я в метро — и меня останавливают....

Я выбираю Свободу,

И знайте, не я один!

…И мне говорит «свобода»:

— Ну что ж, — говорит, — одевайтесь,

И пройдемте-ка, гражданин.

Александр Галич