Бурный его характер полностью соответствовал фамилии, а врожденный «инстинкт эстетического самосохранения» всю жизнь руководил им, результатом чего стало написание более 17 тысяч картин и нескольких тысяч стихотворений. Он смог сделать себе имя в трех странах: Российской империи, Японии, США — при этом в сорок лет в Америке был вынужден фактически начать жизнь сначала. Почти 20 лет выбивался из бедности — несколько зим в Нью-Йорке нечем было отапливать квартиру и платить за нее, но в начале 1940-х вновь стал популярным, а затем успешным, узнаваемым, да так, что 24 мая 1967 года, через четыре месяца после смерти, ему было присвоено почетное звание члена American Academy of Arts and Letters. Насколько почетен этот статус, можно понять, узнав имена других членов Академии: Иосиф Бродский и Леонард Бернстайн, Генри Миллер и Виллем де Кунинг, Марсель Дюшан и Артур Миллер, Александр Архипенко, Сай Туомбли и многие другие известнейшие художники и литераторы.

Для того чтобы реализовать «инстинкт эстетического самосохранения», необходимы были три составляющие. Нужно было жить долго, работать много и, конечно, громко заявлять о себе. Все это у Давида Бурлюка было. Кроме того, ему был присущ ряд удивительных привычек, «пунктиков», которые он постоянно подчеркивал. Например, он постоянно подсчитывал, сколько лет он прожил, сколько дней и минут, сколько ударов совершило его сердце. Основным ориентиром в этом был для него Лев Толстой. А еще соревновался с наиболее плодовитыми художниками в количестве написанных картин, чаще всего упоминая в этой связи англичанина Уильяма Тернера. Вот фрагмент одного из его многочисленных писем в Тамбов коллекционеру Николаю Никифорову, которого Бурлюк называл своим «духовным сыном»:

«Осталось двадцать дней жить, и я уже переживу Гете и Виктора Гюго — 83. Льва Николаевича Толстого пережил в прошлом году. Дега — 84. Репин и Клод Моне — 86. Но эта цель уже даже плохо зримая, и нет особой веры, что хватит сил дотянуть до тех лет. В литературе русской только ваш, тамбовец, помещик Жемчужников, но он художником не был».

А вот еще один фрагмент из письма Никифорову:

«Поэт Сингер говорит, что я написал за свою жизнь 17 тысяч картин. Я ведь работаю все время. За 50 лет — 2,5 биллиона ударов сердца, за 75 лет — 3 миллиарда 750 миллионов. Мы все биллионеры».

Что позволило выходцу из провинции ворваться в самую гущу российского искусства, стать одним из лидеров авангарда? Причем не только русского, но и мирового — благодаря участию в «Синем всаднике» Кандинского на него обратила внимание уже в Америке Кэтрин Драйер, знаменитая галеристка, вместе с Мен Реем и Марселем Дюшаном организовавшая «Анонимное общество» (Societe Anonyme). Какими же уникальными качествами, позволившими ему занять свое место в искусстве и истории, обладал Давид Бурлюк?

Первое — эрудиция и интеллект. Вот что писал об этом Василий Каменский:

«Давид Бурлюк был старшим в нашем братском будетлянстве. Он значительно больше нас знал жизнь искусства, полнее насыщен был теоретическими познаниями и являлся нашим учителем».

А вот знаменитые слова Владимира Маяковского:

«С всегдашней любовью думаю о Давиде. Прекрасный друг мой и действительный учитель. Давид сделал меня поэтом, читал мне французов и немцев, всовывал книги, выдавал мне ежедневно 50 копеек, чтобы писать, не голодая». Лиля Брик в воспоминаниях о Маяковском писала так: «До знакомства с Бурлюком Маяковский был малообразован в искусстве».

Эрудицию Бурлюка признавали практически все. Его американский друг Рафаэль Сойер, признанный классик американской живописи (его работы можно увидеть практически во всех крупных музеях Америки), говорил о том, что Давид Бурлюк был одним из наиболее эрудированных людей, которых ему довелось встречать. Эрудиция и интеллект позволяли Бурлюку читать лекции, постоянно выступать. Он сам себя называл оратором и, когда не продавались картины, зарабатывал на жизнь публичными выступлениями. На любую тему — мог рассказывать о Пушкине, мог о современной поэзии. Он постоянно читал стихи наизусть, принадлежал к той счастливой категории людей, которые легко запоминают стихи и легко их читают.

Второе — чутье на все новое и хороший вкус. Безусловно, на это повлияло его краткое обучение в Мюнхене и Париже. Иначе как человек, родившийся в Херсонской губернии, стал вдруг настолько осведомлен в новых течениях в искусстве, что мог читать об этом лекции? Мюнхен и Париж — два самых счастливых города для русского и украинского искусства, два города, в которых художники находили себя. Он учился и там, и там: в Мюнхене у Вилли Дитца, у Антона Ашбе, в Париже — у Кормона. Он с гордостью писал, что пользовался тем же мольбертом, на котором рисовал Матисс. И несмотря на то, что в Мюнхене и Париже в общей сложности Бурлюк провел около года, он успел увидеть, ухватить новое. А затем было знакомство с коллекциями Щукина и Морозова, которые покупали работы Пикассо, Матисса и других французов.

Третье — умение безошибочно находить таланты, знакомить друг с другом совершенно разных, но талантливых людей и создавать группы. Этого у Бурлюка не отнять. Он называл «квадригой» себя, Каменского, Маяковского и Хлебникова. И был ведь еще Алексей Крученых. Он сплотил их всех, создал группу «Гилея». Бурлюк обладал сумасшедшим отцовским инстинктом, о чем говорили все. Мария Синякова писала о том, что этот инстинкт позволял ему не завидовать, а искренне радоваться успехам своих друзей. Более того — помогать им находить себя, совершать творческие открытия. Именно Бурлюк сделал поэтом Маяковского, своего товарища по Московскому училищу живописи, ваяния и зодчества. Услышав фрагмент стихотворения Маяковского, которое тот выдал за стихотворение своего друга, Бурлюк сказал: «Какой же это друг? Это вы. Вы же гениальный поэт. Вы должны теперь писать стихи». И со следующего дня представлял Маяковского всем так: «Это мой друг Владимир Маяковский, гениальный поэт».

Именно Бурлюк подсказал Алексею Крученых его знаменитый «Дыр бул щыл», сказав ему: «А давайте вы напишете стихотворение из полностью придуманных слов?»

Если говорить о Хлебникове, с которым они познакомились в Санкт-Петербурге на квартире у Елены Гуро и Михаила Матюшина, то Бурлюк годами опекал и оберегал его. Хлебников жил у Бурлюков и в Петербурге, и в Чернянке; именно Бурлюк был инициатором первых публикаций его стихотворений, именно он издал первый том «Творений» Хлебникова.

Уже в Америке Бурлюк создал группу «Хэмптон-Бейз». Вокруг него объединились Рафаэль и Мозес Сойеры, Николай Циковский, Жорж Констант, Милтон Эвери, Арчил Горки, которые известны сейчас как американские классики. Многие из них даже купили дома на Лонг-Айленде, недалеко от Бурлюка, чтобы общаться чаще.

Четвертое — невероятная удачливость Давида Давидовича. Ему в нужный момент попадались нужные люди. Очень показателен в этом плане пример с Робертом Пикоком, который помог ему оформить документы и получить визу в Японию через графа Мацудайра. Кто такой Герберт Пикок? В детстве Бурлюк один год учился в гимназии в Твери. Родители сняли для него комнату в доме, в котором жил мальчик по имени Герберт Пикок. Его отец был англичанином, а мама, по словам Бурлюка, была родственницей Бакунина. Бурлюк, кстати, очень любил подчеркивать свое знакомство с какими-то известными людьми, он писал об этом по много раз. Даже с теми, кого он жестко критиковал — например, с Репиным или Серовым… И вот, представьте себе, в конце XIX века они учились с Пикоком в одной гимназии в Твери, вместе жили в этом доме. А спустя двадцать лет Бурлюк встречает его во Владивостоке, при этом Пикок уже был английским консулом. И он помогает Бурлюку уехать с семьей в Японию. Такие мелкие случайности, мелкие удачи его сопровождали всю жизнь.

Пятая черта — невероятная плодовитость. В 1900 году его отец стал управляющим имением «Золотая балка» Святополк-Мирского в Херсонской губернии, недалеко от Одессы. Давид Бурлюк работал там все лето, написал 300 этюдов и привез в Одесское художественное училище. Преподаватели отругали его и сказали, что это не творчество, а какое-то фабричное производство. И вот этим «фабричным производством» Бурлюк занимался всю жизнь. Сумасшедшая плодовитость является, наверное, попыткой бросить свое семя, реализовать тот инстинкт эстетического самосохранения, который двигал им все время.

Человек-оркестр, не правда ли?

В предисловии к изданной им с женой Марией Никифоровной уже в Нью-Йорке книге «Бурлюк пожимает руку Вульворт-Бильдингу» Давид Давидович писал о себе так: «Всемирно известный поэт, оратор, футурист, презентер, классик, художник пейзажей, портретов и декоратор. Художник-гений современности». Там же указано, что 10 миллионов любителей искусства во всем мире выразили свое мнение о творчестве Бурлюка. «Бурлюк выставлял свои работы в шахтах Сибири и на горном пике Фуджи». И далее: «Давид Бурлюк — гений, Давид Бурлюк — великий, мастер в каждом виде живописи» (любимая им самореклама оказалась в Америке удивительно к месту).

Но и этого мало. Вдобавок ко всему Бурлюк был неутомимым путешественником. Сначала он бесконечно ездил по России, потом, после Октябрьского переворота, проделал с семьей путь через Урал, Сибирь и Дальний Восток в Японию, где прожил два года, и уже оттуда, добравшись пароходом до Ванкувера, поездом приехал в Нью-Йорк. Преуспев материально в начале 1940-х, Бурлюки купили автомобиль и начали путешествовать по США. Около двадцати зим они провели во Флориде. А в 1962 году Давид Давидович с Марией Никифоровной проделали кругосветное путешествие, умудрившись организовать при этом выставку его работ в Австралии и отметить 80-летие в кругу семьи в Праге. «В Европу ездили в 1949/50, 1953/4, 1955, 1956, 1959, 1962. Это наше шестое посещение Старого Света», — писал Бурлюк Никифорову 26 июля 1962 года с борта парохода «Queen Elizabeth», на котором они с женой возвращались домой. Давид Давидович забыл о поездке в Германию, Чехословакию и Францию в 1957 году, так что это было седьмое путешествие Па и Ма Бурлюков в Европу и первое — кругосветное.

Каждому бы так — в восемьдесят лет в кругосветку.

Выше я упомянул Прагу. Наш город стал для «отца российского футуризма» одним из важнейших на карте мира — тут жили и умерли две его сестры. Семья Бурлюков была большой: у родителей, талантливого агронома Давида Федоровича и учительницы Людмилы Иосифовны, было шестеро детей. Давид был старшим, после него родилась сестра Людмила, затем братья Владимир и Николай, а потом сестры Надежда и Марианна. И все они были в той или иной степени причастны к искусству — во многом благодаря Давиду, который буквально заставлял братьев и сестер рисовать и писать стихи. Людмила и Владимир стали художниками, Николай — поэтом, Надежда в детстве и юности рисовала, Марианна пела. «Необычайная плодовитость обоих братьев невольно порождала мысль о легкости искусства живописи вообще. Не в этом ли следует искать причину того странного явления, что все более или менее близко соприкасавшиеся с Бурлюками испытывали неодолимое искушение взять в свои руки кисть? О членах их семьи я уже не говорю: за исключением отца и младшей сестры, Марианны, все отдали дань заразе», — писал в своем «Полутораглазом стрельце» Бенедикт Лившиц.

Именно Марианна первой из семьи — с мужем, чехом Вацлавом Фиалой — приехала в Прагу. Выросший в Харькове и учившийся несколько лет на художника в Санкт-Петербурге Фиала случайно познакомился с Давидом Бурлюком в 1919 году во Владивостоке, влюбился в Марианну и быстро стал членом семьи. После полутора лет, проведенных вместе с Бурлюками в Японии, обвенчавшись с Марианной в православном храме в Киото, он с ней проделал долгий путь до Праги. В 1956 году к ним перебралась жить Людмила. В 1957-м, после почти сорокалетней разлуки, брат увиделся с сестрами — и вновь приехал пять лет спустя, в 1962-м.

В 2012 году мне удалось найти здесь, в Праге, маленькое сокровище — семейный архив Людмилы и Марианны. Это позволило восстановить многие детали биографии не только обеих сестер, но и Давида, Владимира и Николая Бурлюков. Благодаря Ольге Фиаловой, Итке Мендеовой и Яне Коталиковой, много лет хранившим архив сестер и самого Вацлава Фиалы, мы теперь можем увидеть в том числе и качественные фотопортреты Николая и Владимира.

А еще в этом архиве была рукописная книжечка стихов Давида Бурлюка, которую они с женой сделали в гостях у сестер.

Интересно, что Бурлюк считал себя в первую очередь поэтом, а уже потом художником. Среди лидеров русского авангарда он был одним из немногих, кто соединял в себе дар живописный и литературный. Эрих Голлербах в монографии «Поэзия Давида Бурлюка» писал об этом так: «И, наконец, даже знающие Бурлюка „знают“ его обычно очень поверхностно. Между тем творчество Бурлюка — чрезвычайно богатый и любопытный материал для исследователя. Для правильного понимания его поэзии и нужно, в сущности, внимательное ознакомление с его живописью и графикой. Нужно радоваться этой возможности проверить на примерах изобразительного искусства характеристику искусства слова, подметить некоторую общность законов, убедиться в единстве основных мотивов и в мощной силе индивидуального начала. Подобный случай представляется чрезвычайно редко: обычно художники слова бывают если не совсем слепы к произведениям изобразительного искусства, то довольно часто — равнодушны. <…> Случаи же сочетания профессий писателя и художника крайне редки».

А вот что написала Мария Никифоровна Бурлюк во вступительном слове к 55-му номеру (1964—1965) журнала «Color and Rhyme», в котором также опубликована большая подборка стихотворений Давида Бурлюка: «„Я в этот мир пришел, чтобы встретиться с словами“, — говорит поэт о себе. Бурлюк был рожден поэтом и живописцем».

Беспристрастный читатель, конечно же, без труда поймет, что поэзия Давида Давидовича — явление гораздо меньшего масштаба, чем его живопись. Но Давид Бурлюк ценен в первую очередь сочетанием уникальных качеств. И все же одно его стихотворение вошло в историю, став одним из символов русского авангарда, хотя и является вольным пересказом стихотворения Артюра Рембо.

Каждый молод молод молод
В животе чертовский голод
Так идите же за мной…
За моей спиной

Я бросаю гордый клич
Этот краткий спич!
Будем кушать камни травы
Сладость горечь и отравы

Будем лопать пустоту
Глубину и высоту
Птиц, зверей, чудовищ, рыб,
Ветер, глины, соль и зыбь!

Каждый молод молод молод
В животе чертовский голод
Все что встретим на пути
Может в пищу нам идти.

Вот эта молодость, этот задор и являются ключевыми характеристиками авангарда, составной частью которого был и футуризм. И Давид Бурлюк, отнюдь не зря называвший себя «отцом российского футуризма», ощущал это на самом глубинном уровне и всю жизнь этим критериям соответствовал.

И сейчас, спустя 140 лет, масштаб его личности виден все отчетливее.