Вообще фаворитов у меня три — помимо Виноград это Карлин, так напоминающий местами родную Одессу, и Мала Страна, которая прекрасна своей ажурной барочностью и легкой атмосферой.

Винограды — это золотая середина. Центр города, но почти без туристов; удобное и приспособленное для жизни место, при этом до краев наполненное историей.

Вот это и является для меня самым важным. Все соседние с нашим домом улицы усеяны системой знаков — известных лишь мне или доступных всем; по ним я часто прокладываю свой путь, делая совершенно рутинные дела.

Я разделяю все прогулки на два условных «круга» — малый и большой. Как, например, малый и большой винные круги в Одессе. Или, если угодно, малый и большой круги кровообращения.

Когда я выхожу в соседний вьетнамский магазин, обязательно смотрю на дом, что стоит напротив него, через перекресток наискосок. В 1900-х здесь была мастерская художника Войтеха Прейссига, одного из главных графиков Первой республики, друга Альфонса Мухи и создателя журнала Česká grafika. Тут выросла его дочь Ирена. Оба они после аннексии страны нацистами и образования протектората начали активно бороться с оккупантами. Прейссиг стал одним из организаторов выпуска нелегального журнала «V boj», жена с дочерьми помогали ему. Первый номер вышел в апреле 1939-го, а уже в ноябре того же года другой основатель журнала, Йозеф Шкалда, был арестован гестапо и осужден к смертной казни. Его расстреляли в 1942 году в Берлине. Прейссиг с дочерью, продолжившие, несмотря ни на что, издавать журнал, были арестованы в 1940-м. Художник погиб в 1944 году в Дахау; Ирена была, как и Шкалда, расстреляна в 1942 году в Берлине. На доме номер семь по улице Chodská нет никакой таблички, она установлена на доме 944 по улице Jihovýchodní, где семья Прейссиг жила во время протектората, но для меня дом Chodská 7 навсегда связан с ними. А мемориальная доска Йозефу Шкалде установлена всего в двух кварталах ниже, на доме номер 14 по улице Buděčská...

Когда я веду дочку на гимнастику на соседнюю улицу Slovenská, обязательно подхожу к вилле Ладислава Шалоуна, которую он построил себе после победы на конкурсе по созданию памятника Яну Гусу — памятник был слишком велик, и в прежней мастерской не хватало места. Говорят, тут, в подвале, Шалоун проводил спиритические сеансы, на которых бывали чуть ли не все пражские знаменитости — Альфонс Муха, Эма Дестинова, Ян Кубелик, Франтишек Билек, Алоис Йирасек. Фисташково-золотой цвет фасада в солнечные дни выглядит великолепно, и в золотом свете, льющемся сквозь огромные окна, оказавшись внутри, можно просто купаться, а барельеф у входа с обнаженными мужчиной и женщиной сводит меня с ума своей утонченной эстетикой. Даже странно, как в таком радостном месте Шалоун создал огромную мрачную скульптуру восходящего на костер Гуса, которая стала, пожалуй, самым знаменитым его творением — хотя я, по правде, больше всего люблю у него ростовой скульптурный портрет великого Мирослава Тырша и каждый практически день, проезжая мимо, любуюсь созданными им же обнаженными женскими скульптурами на фасаде центрального вокзала. Когда в Триесте, у здания банка «Прага», построенного великим Освальдом Поливкой, я увидел две скульптуры Шалоуна, то радовался так, словно встретил в далеком краю старого знакомого. Шалоун часто сотрудничал с Поливкой — еще одним примером является фигура рабби Лева, знаменитого Махараля, создателя Голема, возле построенного Поливкой здания пражской мэрии.

Тут же, на соседней улице Hradešínská, куда я часто выхожу вечерами на короткие прогулки, стоит массивная, но неброская вилла великого архитектора Яна Котеры, лидера чешского модерна. Талантливый юноша, провинциал со строгим и цепким взглядом был быстро замечен бароном Иоганном Младотой из Солописка, камергером и владельцем нескольких замков. Вместе с инженером Фрейном барон профинансировал учебу Котеры в Венской академии изящных искусств — именно там он познакомился с Йозефом Плечником и Адольфом Лоосом. Вернувшись в Прагу, Котера стал профессором созданной при Академии изящных искусств специальной архитектурной школы — его учениками были Йозеф Гочар и Павел Янак. Котера реализовал десятки проектов, среди которых здание юридического факультета Карлова университета, Музей Восточной Чехии в Градце Кралове, легендарный Моцартеум... Что говорить — сам Томаш Батя заказал постройку своей виллы в Злине именно ему. В доме Котеры, внешне даже невзрачном, намеренно созданном без декоративных элементов, живут сейчас несколько семей. Знают ли они, кому обязаны своим жилищем? Понимают ли его уникальность?

Наискосок от Котеровой виллы, на доме номер 9, установлена мемориальная доска Виктору Фелберу — первому чешскому доктору технических наук, профессору технической механики, ректору Чешского технического университета в Праге. Доска эта, которую вряд ли замечают идущие или проезжающие по всегда немноголюдной улочке, вызывает целую цепочку воспоминаний о роковых событиях чешской истории.

Виктор Фелбер был человеком требовательным и неуживчивым, из-за чего досрочно вышел на пенсию. Случилось это в 1935 году, а спустя несколько лет, когда нацисты оккупировали Чехию, он стал участником Национального революционного комитета интеллигенции — вместе с Юлиусом Фучиком, Владиславом Ванчурой и многими другими. Участвовал в работе комитета и сын Фелбера, Юлиус. 1 июня 1942 года, в один день с Владиславом Ванчурой, которого многие в то время считали лучшим чешским писателем, отец и сын Фелберы были расстреляны на полигоне в Кобылисах. Тогда, после покушения на Гейдриха, нацисты принялись убивать чешских интеллигентов — людей искусства, ученых, представителей церкви. Епископ православной церкви Горазд, признанный святым, был казнен там же.

Шок от казни известных на всю страну деятелей культуры, и в первую очередь Ванчуры, был сильнейшим. На это и был расчет — месть за Гейдриха должна была быть такой жестокой, чтобы ни у кого больше не было даже мыслей о сопротивлении. Будущий Нобелевский лауреат, поэт Ярослав Сейферт, вспоминал:

«Я слишком хорошо помню тот вечер. Владислав Ванчура был арестован и подвергнут пыткам гестапо в течение нескольких недель. Мы сидели, дрожа, у радио, чтобы услышать новости о новых мерах нацистов и убийствах, которые они обещали. Когда имя Ванчуры прозвучало среди первых имен казненных, мы вскочили со стульев, словно выброшенные из своих мест от ужаса, и замерли, затаив дыхание. Владислав Ванчура! В этом имени отразилось все наше поколение, в нем была судьба всех нас. От этого имени вся наша страна была кроваво ранена».

Кровавых ран в ту войну было огромное множество. Дом номер один по той же улице, что стоит наискосок от виллы Котеры — бывшая вилла великого изобретателя и электроинженера Эмиля Колбена, друга Эдисона и Теслы, одного из главных чешских предпринимателей довоенного периода. По масштабу и размаху его можно сравнить разве что с Эмилем Шкодой и Томашем Батей. После окончания Чешского технического университета Колбен уехал в США, где работал главным инженером у Эдисона, в легендарной Edison General Electric Company. Но главной американской встречей стала для него встреча с Николой Теслой, который, кстати, изучал математику и физику в Карловом университете. Тесла вовлек Колбена в свои эксперименты с переменным током, и Колбен стал на всю жизнь его апологетом. Уйдя от Эдисона, Колбен, в отличие от Теслы, сохранил с ним прекрасные отношения — тот даже приехал в 1911 году по приглашению Колбена в Прагу. Сам Колбен, вернувшись в Богемию, основал знаменитую «Колбенку», электротехнический завод, и в 1907 году вместе с компанией Франца Рингхоффера открыл завод по производству автомобилей Praga. Слава его была такой, что он был дважды лично принят императором Францем Иосифом. Уже в 1920-х корпорация Колбена объединилась с фирмой Ченека Данека — так появилась ČKD, главная чехословацкая машиностроительная компания. ČKD выпускала самолеты, танки, троллейбусы и даже посудомоечные машины. Все трамваи, известные нам с советских времен, выпущены именно ČKD.

В самом конце XIX века семья Колбенов переехала на Винограды, в эту самую виллу на улице Hradešínská, которая называлась «красной» из-за цвета кирпича. В желтый цвет ее перекрасили совсем недавно, в 2014-м.

В середине 1930-х Колбену неоднократно предлагали уехать из Праги — он был евреем, а политика нацистов ни для кого не была секретом. Он раз за разом отказывался, полагая, что человека такого уровня не тронут. С ним оставались его дети и внуки — лишь одна из дочерей уехала в Британию. Увы, Эмиль Колбен жестоко ошибся. Сразу после прихода в Чехословакию нацисты заставили его продать все компании, а в июне 1943 года Колбена с сыном, дочерью и внуком отправили в Терезин. Колбен сопротивлялся, и его просто вынесли из дома на носилках. Через три недели он умер.

Двадцать пять членов семьи Эмиля Колбена погибли во время Холокоста. Его брат и две сестры в Странчицах совершили самоубийство, чтобы избежать отправки в концлагерь. Живым из Терезина вернулся лишь внук Колбена, Йиндржих. И как цинично, что во время нацистской оккупации часть нынешней Колбеновой улицы называлась Kolbenwerkstraße...

О тех событиях напоминает сейчас лишь небольшая мемориальная доска на стене Колбеновой виллы.

Такие напоминания можно найти почти на каждой улице, в каждом квартале. С коротких прогулок по «малому кругу» я обычно возвращаюсь домой по улице Lužická, на которой напротив дома с памятной табличкой «последнего адреса» украинского публициста и библиотекаря Петра Зленко, арестованного СМЕРШем в июле 1945 года и погибшего в Озерлаге, расположен дом с целыми девятью «камнями преткновения» у входа — оттуда в концлагеря были увезены семьи Сойка и Крафт. Вся семья Сойковых была убита в концлагере в Малом Тростенце; самому младшему из них, Петру, было всего четыре года... Два других Stolpersteine — кварталом ниже по нашей улице Chodská, у входа в дом номер три. Отсюда летом 1942 года увезли в Терезин Эмиля и Марту Гут. В 1944-м из Терезина их отправили в Освенцим, где они погибли — типичный маршрут для пражских евреев...

Но Винограды — это целый мир, в котором, как в жизни любого из нас, трагическое переплетается с радостным и забавным. Например, ровно в квартале от виллы Колбена, у входа в здание PRE на улице Dykova, установлен бюст еще одного великого чешского электроинженера, «чешского Эдисона» Франтишека Кржижика. В отличие от Колбена, Кржижик на всю жизнь остался приверженцем постоянного тока. Мы с друзьями шутим, что примирить их с Колбеном смогли бы, пожалуй, только австралийцы из группы AC/DC.

Ровно посредине между Колбеном и Кржижиком, напротив бывших Безручовых, а сегодня садов братьев Чапеков, расположен Husův sbor — молитвенный зал Чехословацкой гуситской церкви, колокольня которого с установленной на самом ее верху чашей доминирует над всеми окрестностями. Построил его в начале 1930-х Павел Янак, гуру функционализма, сотрудничавший одно время с Котерой и друживший с Йозефом Гочаром. Список спроектированных Янаком объектов впечатляет не меньше, чем наследие Поливки; например, Главкув и Либеньский мосты — его рук дело, так же, как Palác Adria, Škodův palác или, например, целый район функционалистских вилл Osada Baba. Во время Пражского восстания в здании церкви работала радиостудия, которая c 7 по 9 мая транслировала новости и призывы о помощи. Сейчас об этом напоминает мемориальная доска.

Именно здесь, на стене гуситской церкви, в увитом плющом окошке с объявлениями, я увидел прошлым летом цитату из «Ассизских хроник» Романа Брандштеттера, распечатанную на наполовину выцветшем, наполовину пожелтевшем от воды листе бумаги. Тогда я и понятия не имел, что это цитата именно из Брандштеттера, да и о нем самом, польском еврее, которому суждено было уехать в Палестину и там принять католичество, я никогда не слышал. Религиозная проза, а именно ее большей частью писал Брандштеттер, вообще находится на периферии читательского внимания, в «слепой зоне» — для верующих она чересчур светская, для атеистов наоборот. Я узнал о ее существовании здесь, в Праге. Слышали ли вы, например, о Брюсе Маршалле, шотландском бухгалтере, аудиторе и писателе, принявшем католичество и написавшем полтора десятка детективных и исторических романов, причем главными героями их являются чаще всего католические священники и бухгалтеры? Я тоже не слышал до тех пор, пока мне не рассказал о нем преподобный Бенедикт Худема, настоятель костела св. Войтеха, где в 1874—1877 гг. служил органистом Антонин Дворжак. В костел этот я попал совершенно случайно и был с первого взгляда очарован его камерностью и явно присутствующим Genius loci. Спустя год после первого визита, лежа в коронавирусном бреду, я вдруг понял, что должен прийти туда, познакомиться с настоятелем и начать помогать костелу — хотя бы тем, что буду убирать в нем. И действительно, первой просьбой настоятеля было пропылесосить ковры и залы на всех этажах. Скажу по секрету — интереснее всего пылесосить второй этаж, там есть орган и зал композитора Богуслава Ферстера.

Нет-нет, я был не один — по субботам в костеле собирается группа прихожан, помогающих содержать в порядке возведенное еще в XIII веке и потом несколько раз перестроенное здание. Довольно странно присутствовать теперь на субботних завтраках с людьми, среди которых я единственный не являюсь католиком.

Бенедикт Худема смог собрать вокруг себя прекрасных молодых людей. Однажды он рассказал нам о своей любимой книге Маршалла «Plná slávy», и так я узнал о человеке, так похожем на меня, по крайней мере в роде занятий — литература и бухгалтерия. Ни одна книга Маршалла не переведена ни на русский, ни на украинский, в то время как на чешском они переиздаются регулярно. Теперь она есть и в моей библиотеке.

Прозу же Брандштеттера, к счастью, начали переводить. И как созвучна она моему — по крайней мере, сегодняшнему — настроению и способу смотреть на окружающий пейзаж сквозь призму истории...

«Человек, впервые приезжающий в Рим, должен привыкнуть к гегемонии прошлого, которая царит здесь повсюду. Когда мы смотрим на лазурное небо над римским форумом, оно кажется нам еще одним фризом капитолийского храма; покупая фрукты у неаполитанского лоточника, мы с удивлением находим в его лице сходство с помпейской скульптурой, которой только что восхищались в Национальном музее, а крестьянка из римской Кампании с ребенком на руках, в иератическом движении застывшая на повозке, напоминает изображение Божией Матери на апсиде собора Святого Марка в Венеции.

Бездонен колодец прошлого. Следы наших шагов на Виа Сакра путаются со следами римского прохожего, который шел этим же путем две тысячи лет назад, а запах моря на Капри оказывается тем же самым, который вдыхал умирающий Тиберий. Впрочем, мы быстро привыкаем к этому. И когда солнце заходит над Пинчио, нам кажется очевидным, что люди, кружащиеся среди пиний, и пинии, озаренные закатными лучами, созданы из воздушной ткани истории».

Вот еще:

«У каждого дома есть своя жизнь и своя душа. История домов не менее интересна, чем история государственных мужей или полководцев, о которых часто пишут толстые монографии. Бывают дома-долгожители, а бывают такие, которые умирают в молодом возрасте».

И еще:

«Существует связь между человеком и пейзажем. Тот же самый человек кажется нам другим на фоне близкой ему природы, гармонирующей с состоянием его души, и совсем по-иному он выглядит на фоне чуждого ему пейзажа. Между душой человека и родственной ему душой пейзажа существует тесная связь. Душа человека при этом раскрывается, как цветок под лучами солнца, открывает свою плодоносную сущность и являет себя во всей полноте. Природа — как родина, как дом и мать».

Такая же связь существует между человеком и городским пейзажем, городской энергетикой. Города, в которые влюблены одни, совершенно не нравятся другим. Прага в этом отношении город сложный и многослойный. Как-то мы заговорили об этом с Игорем Померанцевым. Я сказал, что Прага напоминает мне симфонию — настолько различны и по эстетике, и по энергетике разные ее части, и речь даже не о «застывшей музыке» пражской архитектуры, а скорее об общем ощущении города. Игорь ответил тогда, что по сравнению с Одессой, которая, если продолжать разговор о соотношении городов и музыкальных форм, является, вне всякого сомнения, опереттой, Прага действительно гораздо более сложна, и своя энергетика есть у каждого района — можно выбрать себе по душе.

Ну что же, вернемся к «малому кругу». Построенный Янаком Husův sbor — одно из тех зданий, которыми гордятся Винограды. Вообще Винограды начала прошлого века были Клондайком для талантливых и просто способных архитекторов.

Например, напротив дома, в котором жили Гуты, стоит здание, построенное Эмилем Краличеком. Тем самым архитектором, который установил на Юнгманновой площади единственный в Праге кубистический фонарь, спроектировал стоящий на Вацлавской площади отель Zlatá Husa, где несколько лет прожил Аркадий Аверченко, а еще построил кварталом выше великолепный Palác Rokoko. Еще один шедевр Краличека — дом Diamant, одна из икон пражской кубистической архитектуры, построенный им для семьи адвоката Хоффмейстера, чей сын, Адольф, стал выдающимся чешским графиком, переводчиком, драматургом. В гостях у Хоффмейстера-сына в «Диаманте» бывали Маяковский, Ле Корбюзье, Филипп Супо, а сам он дружил чуть ли не со всеми чешскими, европейскими и советскими знаменитостями, награжден Орденом Почетного легиона, был послом Чехословакии во Франции и вообще влиятельнейшим культурным деятелем, пока не случился 1968 год...

Так вот, авторство Краличека в некоторых знаковых пражских домах иногда оспаривается специалистами, но по поводу дома U Reichlu на нашей улице Chodská никаких сомнений нет — прямо на углу его красуется выбитая в камне надпись: «Проект архитектора Эмиля Краличека. Скульптор А. Ваигант».

Более того, два следующих дома по улице Slovenská тоже построены Краличеком, на этот раз в соавторстве с Йозефом Веселым. Да уж, такой шанс для архитекторов выпадает раз в столетие, если не реже. Тот же Веселы построил на Виноградах добрый десяток домов, причем в тех случаях, когда он не был автором основного проекта, он осуществлял архитектурный надзор — как, например, при строительстве знаменитого Виноградского театра.

Даже в рамках «малого круга» — это, по сути, по два квартала в каждую от нашего дома сторону — жило немало знаменитостей. В соседнем с нами, тринадцатом номере по улице Chodská, на пятом этаже, почти всю свою жизнь прожил Йиржи Шлитр — композитор, написавший более трехсот песен, музыкант, основавший в октябре 1959 года вместе с Йиржи Сухим знаменитый театр «Семафор», певец, вошедший в 1964 году в первую двадцатку списка «Золотой соловей», художник, проведший множество выставок. Именно Шлитр с Сухим первыми открыли Карела Готта, днем работавшего электромонтером в ČKD на Высочанах, а вечерами певшего в кафе «Влтава», именно они написали для него первые хиты, именно с «Семафора» началась его первая слава. «Oči má sněhem zaváté», услышав однажды, невозможно забыть. Из никому неизвестного исполнителя Готт сразу же стал лучшим в республике — и свое первенство не уступал уже никому. И все это благодаря Шлитру и Сухи.

«Дьявол с Виноград» — так шутливо назвал себя Шлитр в одной из песен — сам однажды спел «Oči má sněhem zaváté» с шуточной концовкой: «И что с того, что живу я сам — Прага, Винограды, Ходская, 13, пятый этаж, без лифта...» Соседи за долгие годы так и не смогли с ним познакомиться — говорят, что приходил он домой за полночь, часто с разными девушками, а после его трагической гибели от утечки газа в постели с восемнадцатилетней возлюбленной выяснилось, что он не заплатил за снятый гараж в первом этаже дома, тот самый гараж, который сейчас завален хламом, изрисован граффити и который снимают местные борцы с насекомыми, проще говоря, дезинсекторы...

Об уровне Шлитра говорит не только то, что он написал с десяток шлягеров, которые чешские исполнители поют до сих пор, но и то, что среди его многочисленных почитателей был, например, Ян Верих.

В нашем одиннадцатом номере по Chodská никто из знаменитостей пока не жил. Хотя две небезызвестные в Праге сто с лишним лет назад фамилии находятся у всех входящих в парадную прямо под ногами. Плитка, сделанная на фабрике легендарных Фердинанда Барты и Карела Тихого, украшает сейчас лучшие дома на Парижской — и наш виноградский дом.

Окончание в следующем номере