Петроград — Екатеринодар — Новороссийск — Париж — Загреб — Генуя

После своего 80-летия, уже в Москве в 1964 году, Сергей Чахотин, всегда любивший систематизацию, представил собственную жизнь (творческую, научную и общественную активность) как последовательные пять этапов, равных или кратных десятилетиям:

• 1883—1893 — детство;

• 1893—1902 — учеба¹;

• 1902—1912 — первый творческий (биологический) — поиск новой научной методики цитофизиологических исследований (открытие возможности оперирования клетки УФ-микропучком);

• 1912—1932 — второй творческий (общественный) — поиски и открытие принципа «психологического насилия над массами» и борьба с фашизмом; главным результатом стала публикация книги «Le viol des foules par la propaganda politique» (работы по экспериментальной цитологии также продолжались в этот период);

• 1933—1964 — третий творческий (организационный) — работы в области поднятия производительности научного и умственного труда; завершение этого периода — «кибернизация» лаборатории, создание алгоритмов для организации исследовательской деятельности (некоторые научные и общественные работы в это время также продолжались).

Но до этого завершающего момента третьего этапа было еще полжизни: революция, бегство зимой 1918 года из «красного» Петрограда на Юг, а оттуда в 1919-м снова на Запад, где вторая эмиграция Чахотина продолжилась 39 лет. Эти переломные, безумно сложные годы, начиная с 1914-го, конечно, были не лучшим временем для занятия наукой, как, впрочем, и последующее десятилетие. Широкий круг жизненных интересов и обстановка, в которой ученый по большей части существовал на Западе, практически увели Чахотина от концентрированного научного поиска. Это, собственно, подчеркнул сам протагонист: два последних периода его активной жизни — «общественный» и «организационный» — не были напрямую связаны с научной работой, и в этом, как я считаю, главная причина того, что в науке Сергей Степанович реализовал себя далеко не полностью.

Годы Перовой мировой, а потом и Гражданской войн, равно как и время революционных событий в России, вместе с тем дали широкий простор организаторским и политическим способностям ученого. Видимо, начало этой активности положила его статья в «Биржевых ведомостях» 1915 года — «Интеллигенция, пора проснуться!». Она была обращена к молодежи, ученым и техническим слоям интеллигентного сообщества и вполне вписывалась в направление, заданное в это же время Военно-промышленными и Земско-городскими комитетами². В качестве «сборного пункта» для желающих включиться в общественную деятельность была указана Академическая физиологическая лаборатория, где тогда работал Чахотин. Такое использование служебного положения не могло не отразиться на отношениях с академиком Павловым, и фактически с 1916 года Сергей Степанович полностью переключился на общественную работу в рамках созданного при его участии Комитета военно-технической помощи объединенных научных и технических организаций³.

Комитет быстро стал разветвленной структурой со многими секциями — секцию пропаганды возглавил сам Чахотин. Следуя своим принципам, Сергей Степанович украсил помещение схемами и диаграммами, которые должны были иллюстрировать задачи Комитета — срочную помощь армии в технических областях. Он же состоял главным секретарем Комитета и одним из редакторов издаваемого при организации «Вестника». Финансирование Комитет получил во многом из-за поддержки его работы секретарем Академии Наук, академиком С. Ф. Ольденбургом. Благодаря активности Чахотина стали возникать филиалы Комитета и в других крупных городах. Поездка ученого по Волге способствовала их открытию в Нижнем Новгороде, в Казани, Самаре и Саратове. Визит на Украину позволил расширить сеть на Киев, Харьков, Одессу и Николаев. При Комитете были открыты курсы газовщиков, электротехников, автомобилистов, связистов, летчиков и т. д. «Мы были уверены, что в результате войны произойдет революция, — писал Чахотин (правда, через 50 лет). — Надо было подготовить технические кадры для строительства нового государства после войны: мы, наш комитет, должны были это сделать»⁴.

Когда в феврале 1917 года пришла революция, все оказалось не так просто и очевидно. Однако быстрые и остроумные действия Чахотина позволили наладить охрану Комитета и отчасти положили начало созданию «революционной милиции». Используя курсантов-газовиков, прибывших к помещению Комитета в военном строю с противогазовыми масками на лицах, удалось полностью парализовать уже дезорганизованные остатки регулярных царских войск в центре города: «Военная хитрость удалась — один вид масок, даже без газовых баллонов, сыграл роль — царские войска на углу Невского и Литейного разбежались, офицеры исчезли, все обошлось без кровопролития». Дальнейшие действия «комитетчиков» были вполне революционными: «Один автомобиль с вооруженными солдатами и инженерами послан в булочную, замки на закрытых дверях сорваны, его нагружают хлебом и везут в Комитет, а оттуда развозят хлеб по стоянкам пикетов <…>. Один грузовик с вооруженными солдатами и двумя членами комитета я отправляю в магазин пишущих машинок». Закрытые двери взломали, взяли четыре ротационных аппарата и бумагу, привезли все это в Комитет и установили в отдельной комнате. На по сути украденной технике печатали наскоро составленные прокламации несколько курьезного содержания: «Революция победила. Царское правительство пало. Революционный порядок установлен. Соблюдайте порядок! Хватайте и арестовывайте смутьянов, доставляйте их в К.В.Т.П. Наша сила в единении и порядке».

После образования Временного правительства Комитет передал городу «милицию» и возобновил свою обычную деятельность. Впрочем, вскоре начался раскол в руководстве Комитета, и Чахотин с частью сотрудников выделился в новую организацию — Комитет социально-политического просвещения⁵. Формально председателем была избрана «бабушка русской революции» — Е. К. Брешко-Брешковская, а С. С. Чахотин стал генеральным секретарем. Постепенно основной задачей нового комитета стал просто сбор исторической информации о войне и революции, а возникший в августе 1917 года в его недрах Совет депутатов трудовой интеллигенции, который предпринял определенные шаги к сближению с большевиками в Советах, успеха (особенно после октября 1917) не имел. «Я думал, что попытаться договориться с Лениным и его ближайшими сотрудниками следовало бы. Частным образом, я пытался зондировать в этом направлении почву, — вспоминал Чахотин. — Но должен был убедиться, что шансов мало добраться до самого Ленина — он слишком был поглощен непосредственными вопросами укрепления власти Советов и опасностью гражданской войны, а говорить с его второстепенными сотрудниками имело мало смысла <…>. Диспропорция между интеллигентными силами и колоссальными разбуженными народными массами была слишком очевидна. В декабре [1917. — С. Ф.] к нам в Бюро неожиданно явились какие-то милицейские элементы: осмотрели помещение и удалились, заставив меня, как секретаря организации, дать подписку о невыезде из Петрограда».

Последствия не заставили себя долго ждать: в начале января 1918 года матросы на двух грузовиках попросту вывезли из Бюро все собранные материалы. В этот момент Чахотина там не было, и по совету тотчас позвонившего ему сотрудника он предпочел тогда же скрыться из города. «Он сказал мне: „Вас ищут, спасайтесь немедленно“, — вспоминал Чахотин. — Я понял, что дело серьезно, бросился домой, мы с женой похватали самые нужные вещи в два чемодана и с нашим двухмесячным сыном, бросив квартиру и все имущество, тотчас на извозчике добрались до вокзала на Москву и, прождав поезда на перроне на отчаянном морозе, влезли через разбитые окна в вагон, который было набит людьми, бежавшими из Петрограда, и, стоя в нем, как сельди в бочке, уехали в Москву, а оттуда тотчас дальше на Юг, на Дон, где жили родители жены»⁶.

Путь и приключения семьи по пути до Новочеркасска и в городе «под красными» был мною описан в статье 2015 года⁷. Приведу здесь только один эпизод: «Поезд наш дошел до границы Донской области, там уже шла перестрелка между казаками и красноармейцами и нас всех высадили. Так как пули били по окнам зала ожидания и стекла разлетались вдребезги, пришлось лечь на пол и оставаться в таком положении до ночи. Ночью станция была захвачена казаками и патрули начали досмотр бумаг всех бывших на станции. Так как с нами был двухмесячный младенец, нас не тронули. К полудню местечко и станция вновь были взяты красными, и опять началась проверка документов, но уже с другой стороны. Опять все обошлось, но выходить со станции было нельзя. Ночью опять был бой, и станция теперь оказалась в руках казаков, и новый досмотр всех и допрос… Неожиданно разнесся слух, что формируется состав поезда. Мы бросились к нему и еле успели влезть в вагон, как поезд тронулся. Перестрелка усилилась, и наступающие красные начали бить по поезду из орудия. Ход поезда ускорялся, но четверть часа пришлось пережить страх. Наконец, он вышел из сферы огня, грохот выстрелов стал затихать, и мы оказались на донской стороне».

Понятно, что таких историй в это время было немало. Характерно, однако, что во второй части трилогии А. Толстого «Хождение по мукам» («1918 год») приключения героев очень напоминают чахотинские. В этой связи стоит вспомнить, что Толстой и Чахотин общались в Берлине в 1922 году, когда оба сотрудничали в просоветской газете «Накануне».

После взятия Новочеркасска казаками походного атамана Попова⁸, в мае 1918 года началось образование «нового государства» — Всевеликого Войска Донского. Атаманом и правителем Дона был избран генерал П. Н. Краснов⁹. Деятельным членом его правительства стал генерал А. П. Богаевский¹⁰, впоследствии сменивший его на посту атамана¹¹. Он знал Чахотина как социалиста, владеющего иностранными языками, и предложил ему должность заведующего бюро печати в правительстве¹².

Некоторые любопытные наблюдения о работе Чахотина в ОСВАГе можно найти в дневнике Амфитеатрова-Кадашева¹³. Есть там такой абзац (c. 570): «Осведомительное бюро, Екатеринодар. 21 января. 1919. Главенствует в этом бюро проф. С. С. Чахотин¹⁴ <…>. Разговор с Чахотиным: февраль 1919¹⁵. На вид Чахотин — милый, скромный, воспитанный человек <…>. Но какую чушь он нес! Развернул передо мною колоссальную диаграмму в пять красок, с линиями и шарами. По диаграмме этой кинематограф оказывается где-то на задворках, четвертой ступенью Художественного отдела». И далее (с. 574, 575): «С. С. Чахотин — личность в высшем смысле примечательная <…>. Необычайность несчастий, с ним приключающихся, совершенно удивительна. Приехал в Сицилию работать на Мессинской биологической станции — на другой день стряслось Мессинское землетрясение 1908 года, и Сергей Сергеевич сутки пролежал под развалинами. Приехал на Корсику, пошел гулять и попал в плен к последней еще существующей шайке некогда столь славных корсиканских бандитов. Полжизни прожил в Германии, в 1913 году уехал [оттуда] и не нашел для возвращения времени более удобного, чем... 31 июля 1914 года! Конечно, зацапали. Оправдывался: я-де у вас десять лет прожил. Отвечают: „Знаем и не сомневаемся, что вы шпион. Так долго жить в стране, уехать перед войною и накануне ее объявления опять оказаться на нашей территории! Самое шпионское поведение!“ Едва выпутался»¹⁶.

Позднее автор дневника дал достаточно наглядную иллюстрацию действий Чахотина-тейлориста по организации работы отдела: «Попытка ввести в Пропаганду систему Тейлора, которую С. С. фанатически обожает. Результат самый „жуковый“: система концентрации рабочей энергии, быстрого использования рабочего времени обратилась в нудную канитель, куда более продлинновенную, чем даже обычное русское бюрократическое колесо. Внешне эта система выражается в следующем: 1). У дверей каждого отделения повешен... семафор. Когда в комнату входит „циркулятор“ (то есть, попросту, мальчишка-курьер) с бумагами для подписи, семафор опускается, и больше ни одной бумаги поступить в отделение не может, пока, подписанные, они не будут вручены „циркулятору“ для дальнейшего следования. Тогда семафор поднимается: путь для бумаг свободен. „Циркулятор“ же во время пребывания бумаг в соответствующем отделении отлучаться не имеет права, но должен сидеть под семафором на особой табуретке, украшенной надписью: „Стул циркулятора“. Дать циркулятору рубль и сказать ему: „Петя, сбегай мне пока что за папиросами“, — преступление, равное оскорблению величества. В отделениях, которые далеки от Чахотина, эта чушь, конечно, не соблюдается, и применение у семафоров одно: ремингтонные девчонки, когда им скучно, забавляются тем, что поднимают и опускают его. Но поближе к Чахотину все это соблюдается и задерживает бумаги невероятно»¹⁷.

Сам Сергей Степанович вспоминал свою работу в ОСВАГе, конечно, иначе: «В Екатеринодаре¹⁸ я завел строгий порядок в ОСВАГе и равность всех перед правилами работы; я требовал, чтобы все были на службе с половины 9-го утра. У входа лежал лист, на котором приходившие расписывались. Ровно в половину девятого лист убирался, и по нему было видно, кто опоздал, хотя бы на одну минуту. Опоздавшие подвергались денежным пеням, и их имена выписывались на черной доске, независимо от ранга. Чтобы дать пример, я сам два раза нарочно опоздал, и мое имя попало на доску. В ОСВАГе был переполох, и за моей спиной некоторые полковники и генералы, служившие в ОСВАГе, посетили Драгомирова¹⁹ и возмущенно жаловались на то, что я подрываю авторитет власти <…>. В Ростове все эти происки и общее направление политики мне не нравилось, и я подал в отставку. Парамонов²⁰ тоже ушел и вместо нас был назначен либеральный профессор Соколов. Начался развал работы ОСВАГа. Пропаганда приобретала все более и более бесцветный, нелепый и казенный характер, бюрократические приемы заменили научно-рациональные, пошли неурядицы в провинциальных филиалах и недобросовестное отношение к расходуемым суммам, имя ОСВАГа стало на Юге России синонимом бессмысленного топтания на месте и казнокрадства²¹.

Новое Донское правительство предложило мне организовать свой, донской отдел пропаганды, названный Донтосом (Донской отдел осведомления). Я взялся было и в короткий срок поставил в селах и станицах около 400 изб-читален, были созданы журналы и собственные издания, печатались плакаты и т. д. Но интриги пошли и здесь. Абсолютно неспособное строить государственную работу правительство генерала Попова тормозило на каждом шагу нашу работу, в которой оно ничего не понимало. Мне это надоело, я подал в отставку и, когда представилась возможность, примкнул к закупочной железнодорожной комиссии инженера Шуберского²², которого высшее командование на Юге России послало за границу, и, взяв семью, уехал пароходом из Новороссийска через Константинополь в Италию²³.

Тут стоит сказать несколько слов о семейной жизни ученого. После Мессинского землетрясения у Чахотина родилось в браке с Эммой Гаас еще два сына — Владимир (1909—1943) и Игорь (1911—1993). Вскоре после рождения Игоря, вероятно, супружеская жизнь пары начала расстраиваться (супруги были вместе с 1905 года). Много позднее (в 1946) и уже совсем другой женщине Сергей Степанович писал: «Помни всегда, что любовь моя — источник жизни для меня — я живу, пока люблю. Она мне нужна как воздух, как солнце. Она молодит меня». Видимо, это состояние влюбленности, которое обычно не может длиться очень долго, было действительно родом наркотика для ученого, что закономерно приводило к смене предметов обожания. В архиве протагониста есть листок со списком «моих женщин»²⁴, где между Эммой (первой женой, 1905) и Серафимой (второй женой, 1917) значатся еще три барышни — Лотте, Виолет (обе под 1913) и некая Вера (1915). Как минимум первая из них — Шарлотта (Лотте) Вейгерт, с которой ученый познакомился в Германии, — не только была внешне привлекательна, но и сыграла в его дальнейшей жизни определенную роль. Она оказалась дальней родственницей Альберта Эйнштейна и познакомила с ним Чахотина. О дружбе ученых речь впереди, но, вполне вероятно, «близкий друг», как аттестовал Сергей Шарлотту в своих воспоминаниях, сыграла тут важную роль²⁵.

Вернувшись весной 1919 года в Италию (Неаполь), очевидно, Чахотин не нашел там возможности заняться наукой и некоторое время пытался продолжить свои научные работы в Париже, а также в лаборатории океанографического музея в Монако и на Зоологической станции в Виллафранке²⁶. Потом (1920—1922), как правило, упоминалось профессорское место в университете Загреба (Югославия), где ученый также рассчитывал развернуть свои исследования по клеточной биологии. В одном из вариантов воспоминаний этот момент был описан достаточно подробно. «В Загребе создавался университет. Мой приятель хорват Микуличич, с которым мы вместе учились в Мюнхене в лаборатории профессора Рихарда Гертвига, оказался там, на медицинском факультете профессором общей патологии и фармакологии. Он предложил факультету мою кандидатуру как профессора физиологии <…>. Меня искали по всей Европе, но не могли найти, так как я был тогда еще на Кубани. Университет пригласил на эту кафедру чешского физиолога Прохаску <…>. Узнав, что я в Париже, Микуличич написал мне и предложил все же приехать в Загреб, пока заведующим отделением в его Институте, говоря, что через год кафедра физиологии освободится и я буду назначен профессором на ней. Я согласился <…>²⁷. Приехав в Загреб, я увидел, что институт Микуличича еще строится и работать там невозможно. Пришлось заниматься отстройкой и устройством лаборатории. Но беда была в том, что Микуличич увлекался больше эстетикой своего Института, чем научной стороной <…>. Он оказался явным самодуром, и все это мне стало надоедать. Одновременно я стал писать статьи в местных газетах о новой России, о ее задачах и т. д.». Это, конечно, вызвало негативную реакцию в эмигрантских кругах. Позднее те же события описывались протагонистом уже именно с акцентом на его общественную позицию: «Получил профессуру в Загребском университете, но благодаря травле русской реакционной эмиграции в Сербии, бросил Загреб и уехал в Италию».

Политические взгляды С. С. Чахотина к этому времени действительно претерпели резкое изменение. В 1920 году, видимо, в Париже он написал статью «В Каноссу», опубликованную на следующий год в Праге в альманахе «Смена вех»²⁸, в которой призывал русскую интеллигенцию прекратить борьбу против Советской власти и принять участие в строительстве новой жизни на родине. Чахотин стал одним из активных участников просоветского движения «сменовеховцев».

В этой достаточно нашумевшей в то время статье, впрочем, Чахотин говорил не только о примирении и желании работать с новой властью советской России: «Станем ли мы сами от того большевиками или коммунистами, как думают некоторые? Конечно, нет. Коммунизм как практическая доктрина в современной обстановке по-прежнему остается для нас той же утопией, что и раньше <…>. На краю пропасти каждый должен встрепенуться, сам искать выхода, думать, изловчиться или... погибнуть <…>. Конечно, все эти плюсы [перспективы новой России. — С. Ф.] куплены недешевой ценой, ценой разрушений, бесчисленных жертв, отставания в ходе культуры. Но, увы, ничто в жизни, как индивидуума, так и народа, без жертв не дается. За все приходится платить».

Какова оказалась эта плата и для большинства самих сменовеховцев, и для всей России в следующие шестьдесят пять лет, читатели знают. Закрадывается мысль — не было ли сотрудничество Чахотина с Советами в 1920-х гг. именно таким «ловчением»? Как сам Сергей Степанович писал позднее, он предполагал после этого шага навстречу новой власти в России²⁹, что сможет скоро туда вернуться и принять участие в строительстве «новой жизни». Какая новая жизнь там начинается, вероятно, как и многие (и не только эмигранты!), Чахотин не представлял. На самом деле и, очевидно, к счастью для ученого, до его возвращения оставалось еще долгих 37 лет. Тогда же, вероятно, в конце 1921-го, он снова вернулся в Италию — в Геную. Это сыграло в апреле 1922 года позитивную роль в чахотинской «советизации»: там началась конференция, посвященная мерам по экономическому восстановлению Центральной и Восточной Европы. Одним из главных стал вопрос об отношениях Запада и РСФСР.

Окончание в следующем номере.

Иллюстрации

Революционная милиция на улице Петрограда. Март, 1917. Интернет-ресурс.

Знаменская площадь в дни Февральской революции 1917. Фото В. Буллы. ЦГАКФФД СПб.

С. Н. Омелаева (Чахотина). Около 1917. Архив С. С. Чахотина.

Ш. Вейгерт. Около 1913. Архив С. С. Чахотина.

С. С. Чахотин. Екатеринодар, 1918 (?). Архив С. С. Чахотина.

Новочеркасск. Почтовая открытка 1910-х гг. Архив автора.

Ростов на Дону. Почтовая открытка 1910-х гг. Архив автора.

Загреб. Почтовая открытка 1910-х гг. Архив автора.

Титул сборника «Смена Вех». Прага, 1922. Архив С. С. Чахотина.

Лист с хронологией основных событий жизни ученого до 1926 г. Архив С. С. Чахотина.