В 1920-х гг. весьма стесненный в материальном отношении Иван Шмелев получал ежемесячную стипендию от фондов помощи русским писателям в Чехословакии и Югославии.
В 1937 году приезжал в Прагу на Пушкинские дни и выступал на праздновании Дня русской культуры. 13 мая 1937 года в зале городской библиотеки был прочитан доклад «О Пушкине. Заветная встреча», которому сопутствовал большой успех.
24 апреля 1938 года в Праге состоялся литературный вечер И. С. Шмелева.
Предлагаемый читателю рассказ «Рождество в Москве»1 принадлежит, как и многие произведения Ивана Шмелева периода эмиграции, к числу мемуарных и, без сомнения, имеет ностальгический характер. С потерей России многое было утрачено, не стало светлых праздников и всего, что им сопутствовало, в том числе изобильного праздничного стола. Были потеряны многие рецепты, а вместе с ними исчезли сами блюда и кушанья с их удивительно привлекательными названиями.
Рождество в Москве
Наталии Николаевне и Ивану Александровичу Ильиным2
Рассказ делового человека
Я человек деловой, торговый, в политике плохо разбираюсь, больше прикидываю совестью. К тому говорю, чтобы не подумалось кому, будто я по пристрастию так расписываю, как мы в прежней нашей России жили, а именно в теплой, укладливой Москве. Москва, — что такое Москва? Нашему всему пример и корень.
Эх, как разворошишь все… — и самому не верится, что так вот и было все. А совести-то не обойдешь: так вот оно и было.
Вот, о Рождестве мы заговорили… А не видавшие прежней России и понятия не имеют, что такое русское Рождество, как его поджидали и как встречали. У нас в Москве знамение его издалека светилось-золотилось куполом-исполином в ночи морозной — Храм Христа Спасителя. Рождество-то Христово — его праздник. На копейку со всей России воздвигся Храм. Силой всего народа вымело из России воителя Наполеона с двунадесятью языки, и к празднику Рождества, 25 декабря 1812 года, не осталось в ее пределах ни единого из врагов ее. И великий Храм-Витязь, в шапке литого золота, совсюду видный, с какой бы ты стороны ни въезжал в Москву, освежал в русском сердце великое былое. Бархатный, мягкий гул дивных колоколов его… — разве о нем расскажешь! Где теперь это знамение русской народной силы?!. Ну, почереду, будет и о нем словечко.
Рождество в Москве чувствовалось задолго, — веселой, деловой сутолкой. Только заговелись в Филипповки, 14 ноября3, к рождественскому посту, а уж по товарным станциям, особенно в Рогожской4, гуси и день и ночь гогочут, — «гусиные поезда», в Германию: раньше было, до ледников-вагонов, живым грузом. Не поверите, — сотни поездов! Шел гусь через Москву, — с Козлова, Тамбова, Курска, Саратова, Самары… Не поминаю Полтавщины, Польши, Литвы, Волыни: оттуда пути другие. И утка, и кура, и индюшка, и тетерка… глухарь и рябчик, бекон, грудинка, и… — чего только требует к Рождеству душа. Горами от нас валило отборное сливочное масло, «царское», с привкусом на-чуть-чуть грецкого ореха, — знатоки это о-чень понимают, — не хуже прославленного датчанского5. Катил жерновами мягкий и сладковатый, жирный, остро-душистый «русско-швейцарский» сыр, верещагинских знаменитых сыроварен, «одна ноздря»6. Чуть не в пятак ноздря. Никак не хуже швейцарского… и дешевле. На сыроварнях у Верещагина вписаны были в книгу анекдоты, как отменные сыровары по Европе прошибались на дегустациях. А с предкавказских, ставропольских, степей катился «голландский», липовая головка, розовато-лимонный под разрезом, — не настояще-голландский, а чуть получше. Толк в сырах немцы понимали, могли соответствовать знаменитейшим сырникам-французам. Ну, и «мещерский» шел, — княжеское изделие!7 — мелко-зернисто-терпкий, с острецой натуральной выдержки, — требовался в пивных-биргаллях8.
<…> Мало мы свое знали, мало себя ценили.
<…> Игрушечные ряды полнеют, звенят, сверкают, крепко воняет скипидаром: подошел елочный товар. Первое — святочные маски, румяные, пустоглазые, щекастые, подымают в вас радостное детство, пугают рыжими бакенбардами, «с покойника». Спешишь по делу, а остановишься и стоишь, стоишь и не оторвешься: веселые, пузатые, золотисто-серебристые хлопушки, таинственные своим «сюрпризом»; малиновые, серебряные, зеркально-сверкающие шарики из стекла и воска, звезды — хвостатые кометы, струящиеся «солнца», рождественские херувимы, золоченые мишки и орешки, церквушки-крошки, с пунцовыми святыми огоньками из-за слюды в оконце, трепетный «дождь» рождественский, звездная пыль небесная — елочный брильянтин9, радостные морковки, зелень, зеркальные дуделки, трубы с такими завитками, неописуемо-тонкий картонаж, с грошиками из шоколада, в осып сладкой крупки, с цветным драже, всякое подражание природ… — до изумления. Помните «детские закусочки»? И рыбки на блюдечках точеных, чуть пятака побольше, и ветчина, и язычная колбаса, и сыр с ноздрями, и икорка, и арбузик, и огурчики-зелены, и румяная стопочка блинков в сметанке, и хвостик семужий, и грудка икры зернистой, сочной, в лачку пахучем… — все точной лепки, до искушения, весело пахнет красочкой… — ласковым детством пахнет. Смотришь — и что-то такое постигаешь, о-чень глубокое! — всякие мысли, высокого калибра. Я хоть и по торговой части, а любомудрию подвержен, с образовательной стороны: Императорское цом-мерческое кончил!10 Да и почитывал, даже за прилавком, про всякие комбинации ума, слабость моя такая, про философию. И вот, смотришь все это самое, елочное-веселое, и… будто это живая сущность! души земной неодушевленности! как бы — и-де-и вещей. И чудится, — тут-то и есть смысл елки, ее заманность, детская радость от нее, ро-ждес-ствен-ская радость… как бы рожденье живых вещей! Радует почему, и старых, и младенцев?.. Вот оно, чудо Рождества-то! Всегда мелькало… чуть намекающая тайна, вот-вот раскрылась!.. Вот бы философы занялись, составили назидающую книгу — «Чего говорит рождественская елка?» — и почему радоваться надо и уповать. Пишу кое-что, и хоть бобыль-бобылем, а елочку украшаю, свечечки возжигаю и всякое электричество гашу. Сижу и думаю… в созерцании ума и духа.
<…> За два-три дня до Праздника на Конную тянется вся Москва — закупить посходней на Святки, на мясоед, до Масленой. Исстари так ведется. И так, поглазеть, восчувствовать крепче Рождество, встряхнуться-освежиться, поесть на морозе, на народе, горячих пышек, плотных, вязких, постных блинков с лучком, политых конопляным маслом до черной зелени, пронзительно душистым, кашных и рыбных пирожков, укрывшихся от мороза под перины; попить из пузырчатых стаканов, весело обжигая пальцы, чудесного сбитню русского, из имбиря и меда11, божественного «вина морозного», согрева, с привкусом сладковатой гари, пряной какой-то карамели, чем пахнет в конфетных фабричках, — сладкой какой-то радостью, Рождеством?
Верите ли… в рождественско-деловом бучиле12, — в нашем деле самая жгучая пора, отправка приданого на всю Россию, на мясоед, до масленой, дела на большие сотни тысяч, — всегда урывал часок, брал лихача, — «на Конную!». И я, и лихач — сияли, мчали, как очумелые… — вот оно, Рождество! Неоглядная Конная черна народом, гудит и хрустит в морозе. Дышишь этим морозным треском, звенящим гудом, пьешь эту сыть веселую роз-литую по всем-то лицам, личикам и морозным рожам, по голосам, корзинам, окоренком13, чанам, по глыбам мороженого мяса, по желтобрюхим курам, индюшкам, пупырчато-розовым гусям, запорошенным, по подтянутым пустобрюхим поросятам, звенящим на морозе, их стукнешь… слушаешь хряпы топоров по тушкам, смотришь радостными на все глазами: летят из-под топора мерзлые куски, — плевать, нищие подберут, поминай щедрого хозяина! — швыряются поросятами, гусями, рябчиками, тетерками, — берут поштучно, нечего канителиться с весами. Вся тут предпраздничная Москва, крепко-ядреная с мороза, какая-то ошалелая… — и богач, кому не нужна дешевка, и последний нищий.
— А ну, нацеди стаканчик!..
Бородатый мужик, приземистый, будто все тот же с детства, всегда в широченном полушубке, в вязке мерзлых калачиков на брюхе, — копейка штука! — всегда краснорожий и веселый, всегда белозубый и пахучий, — имбирь и мед! — цедит из самовара-шара янтарный, божественный напиток — сбитень, все в тот же пупырчатый стаканчик, тяжелый с детства. Пышит горячим паром, не обжигает пальцы. Мочишь калачик мерзлый… — вкуснее нет!
— Эй, земляки… задавим!..
<…> В «городе» и не протолкаться. Театральной площади не видно: вырос еловый лес. Бродят в лесу собаки — волки, на полянках дымятся сбитеньщики, недвижно, в морозе-тиши, радуют глаза праздничным сияньем воздушные шары — колдовской «зимний виноград»; качаются, стряхивая снег, елки, валятся на извозчиков, едут во всю Москву, радуют белыми крестами, терпкой, морозной смолкой, просятся под наряд.
Булочные завалены. И где они столько выпекают?! Пышет теплом, печеным, сдобой от куличей, от слоек, от пирожков, — в праздничной суете булочным пробавляются товаром, некогда дома стряпать. Каждые полчаса ошалелые от народа сдобные молодцы мучнистые вносят и вносят скрипучие корзины и гремучие противни жареных пирожков, дымящихся, — жжет через тонкую бумажку: с солеными груздями, с рисом, с рыбой, с грибами, с кашей, с яблочной кашицей, с черносмородинной остротцой… — никак не прошибутся, — кому чего, — знают по тайным меткам. Подрумяненным сыплются потоком, в теплом и сытном шорохе, сайки и калачи, подковки и всякие баранки, и так, и с маком, с сольцой, с анисом… валятся сухари и кренделечки, булочки, подковки, завитушки… — на всякий вкус. С улицы забегают погреть руки на пирожках горячих, весело обжигают глотки, трясут головами от ожогов, облизывают пальцы… летят пятаки куда попало, — нечего тут считать, скорей, не время. Фабричные забирают для деревни, валят в мешки шуршащие пакеты — московские калачи и сайки, белый слоистый ситный, пышней пуха14. На все достанет, — на ситчик и на платки, на сладкие баранки, на розовое мыльце, на карамель — «гадалку»15, на пряники.
Тула и Тверь, Дорогобуж и Вязьма завалили своим товаром — сахарным пряником, мятным, душистым, всяким, с начинкой имбирно-апельсинной, с печатью старинной вязи, чуть подгоревший с краю: вязьма. Мятные белые овечки, лошадки, рыбки, зайчики, петушки и человечки, круто-крутые, сладкие… — самая елочная радость. Сухое варенье, «киевское», от Балабухи16, белевская пастила перинкой, розово-палевой, мучнистой, — мягко увязнет зуб в мягко-упругом чем-то яблочном, клюковном, рябиновом17. «Калужское тесто» мазкое18, каменная «резань» промерзлая19, сладкий товар персидский — изюм, шептала, фисташки, винная ягода, мушмула, кунжутка в горелом сахаре, всяческая халва-нуга, сахарные цукаты, рахат-лукумы, сжатые абрикосы с листиком… грецкие и «мериканскии» орехи20, зажаренный в сахаре миндаль, свои-лесные — кедровый и каленый, и мягкий-шпанский21, святочных вечеров забава. Помадка и «постный сахар», сухой чернослив французский, поседевший от сладости, сочный-моченый русский, сахарный мармелад Абрикосова С-вей в Москве22, радужная «соломка» Яни23, стружки-буравчики на елку, из монпансье, золоченые шишки и орешки, крымские яблочки-малютки… сочные, в крепком хрусте… леденцовые петушки, сахарные подвески-бусы… — валится на Москву горами.
Темнеет рано. Кондитерские горят огнями, медью и красным лаком зеркально-сверкающих простенков. Окна завалены доверху: атласные голубые бонбоньерки24, — на Пасху алые! — в мелко воздушных буфчиках, с золотыми застежками, — с деликатнейшим шоколадом от Эйнема25, от Абрикосова, от Сиу26… пуншевая, Бормана27, карамель-бочонки, россыпи монпансье Ландрина28, шашечки-сливки Флея29, ромовые буше от Фельца30, пирожные от Трамбле…31 Барышни-продавщицы замотались: заказы и заказы, на суп-англез32, на парижский пирог в мороженом, на ромовые кексы и пломбиры.
Дымят трубы конфетных фабрик: сотни вагонов тонкой муки, «конфетной», высыпят на Москву в бисквитах, в ящиках чайного печенья. «Соленые рыбки», — дутики, — отличнейшая заедка к пиву, новость, — попали в точку: Эйнем побивает Абрикосова, — будет с тебя и мармеладу! Старая фирма, русская, вековая, не сдается, бьет марципанной славой, мастерским художеством на-тюр-морт: блюдами отбивных котлет, розовой ветчиной с горошком, блинами в стопке, — политыми икрой зернистой… — все из тертого миндаля на сахаре, из «марципана», в ярко-живой окраске, чудный обман глазам, — лопнет витрина от народа. Мало? Так вот, добавлю: «звездная карамель» — святочная-рождественская новость! Эйнем — святочно-радостный подарок: высокую крем-брюле, с вифлеемской звездой под серпиком. Нет, постойте… вдвинулся Иванов, не стыдится своей фамилии: празднует Рождество победно, редко-чудесным шоколадом. Движется-богатеет жизнь…
Гремят гастрономии оркестры, Андреев, Генералов, Елисеев, Белов, Егоров…33 — слепят огнями, блеском высокой кулинарии, по всему свету знаменитой; пулярды34, поросята, осыпанные золотою крошкой прозрачно-янтарного желе. Фаршированные индейки, сыры из дичи, гусиные паштеты, салями на коньяке и вишне, пылкие волованы в провансале и о-гратен35, пожарские котлеты на кружевах, царская ветчина в знаменитом горошке из Ростова36, пломбиры-кремы с пылающими оконцами из карамели, сиги-гиганты37, в розово-сочном желе… клубника, вишни, персики с ноевских теплиц под Воробьевкой, вина победоносной марки, «удельные», высокое русское шампанское Абрау-Дюрсо… — начинает валить французское.
«Мамоны», пожалуй, и довольно? Но она лишь земное выраженье радости Рождества. А самое Рождество — в душе, тихим сияет светом. Это оно повелевает: со всех вокзалов отходят праздничные составы с теплушками, по особенно-низкому тарифу, чуть ли не грош верста, спальное место каждому. Сотни тысяч едут под Рождество в деревню, на все Святки, везут «гостинцы» в тугих мешках, у кого не пропита получка, купленное за русскую дешевку, за труд немалый.
Млеком и медом течет великая русская река…
Вот и канун Рождества — Сочельник. В палево-дымном небе зеленовато-бледно, проступают рождественские звезды. Вы не знаете этих звезд российских: они поют. Сердцем можно услышать, только: поют — и славят. Синий бархат затягивает небо, на нем — звездный, хрустальный свет. Где же ты, Вифлеемская?.. Вот она: над Храмом Христа Спасителя. Золотой купол Исполина мерцает смутно. Бархатный, мягкий гул дивных колоколов его плавает над Москвой вечерней, рождественской. О, этот звон морозный… можно ль забыть его?! Звон-чудо, звон-виденье. Мелкая суета дней гаснет. Вот воспоют сейчас мощные голоса Собора, ликуя, Всепобедно.
«С на-ми… Бог!..»
Священной радостью, гордостью ликованья, переполнятся все сердца,
«Разумейте язы-и-и-цы-ы…
И по-ко-ряй-теся…
Я-ко… с на-а-а-а-ми Бог!..»
Боже мой, плакать хочется… — нет, не с нами. Нет Исполина-Храма… — и Бог не с нами. Бог отошел от нас.
Не спорьте! Бог отошел. Мы каемся.
Звезды поют и славят. Светят пустому месту, испепеленному. Где оно, счастье наше?.. Бог поругаем не бывает. Не спорьте: я видел, знаю. Кротость и покаяние — да будут.
И срок придет:
Воздвигнет русский народ, искупивший грехи свои, новый чудесный Храм — Храм Христа и Спасителя, величественней и краше, и ближе сердцу… и на светлых стенах его, возродившийся русский гений расскажет миру о тяжком русском грехе, о русском страдании и покаянии… о русском бездонном горе, о русском освобождении из тьмы… — святую правду. И снова тогда услышат пение звезд и благовест. И, вскриком души свободной в вере и уповании, воскричат:
«С нами Бог!..»
Декабрь, 1942—1945
Париж
Подготовка публикации и комментарии О. Репиной
1 Рассказ публикуется с сокращениями.
2 Иван Александрович Ильин (1883—1954) — философ, писатель, выслан из России в 1922 г. на «философском пароходе», жил сначала в Германии, затем в Швейцарии; главный идеолог Русского Общевоинского Союза (РОВС). Его жена Наталья Николаевна Ильина (1882—1963) — писательница, переводчица, двоюродная сестра Веры Муромцевой, жены И. А. Бунина. С четой Ильиных И. С. Шмелев познакомился в эмиграции.
3 Филипповки — название Рождественского поста (по имени святого апостола Филиппа, память которого чествовали 14 (27) ноября).
4 Товарная станция Рогожская относилась к Курской железной дороге, с 1936 г. — к Горьковской.
5 «Царское» масло изготавливалось из сырых сливок и имело небольшой срок хранения в отличие от масла, сделанного из пастеризованных сливок.
6 Николай Васильевич Верещагин (1839—1907) — предприниматель, общественный деятель. В 1860-х гг. изучал сыроварение в Швейцарии, Германии, Дании и Англии. Открыл первую в России артельную сыроварню. Производил сыры по образцу швейцарских, голландских, французских.
7 Князь Иван Сергеевич Мещерский (1775—1851) в 1812 г. в своем имении Лотошино Тверской губернии открыл фактически первую в России сыроварню, где изготавливались сыры по швейцарским рецептам.
8 От нем. Bierhalle (пивной зал).
9 Брильянтин (франц., от brillant блестящий) — здесь имеется в виду блестящий порошок, которым посыпали еловые ветки.
10 Московское Императорское коммерческое училище — основано по высочайшему указу императора Александра I в 1803 г., располагалось в Доме Еропкина на ул. Остоженка (теперь здесь находится Московский государственный лингвистический университет, бывший Институт иностранных языков имени Мориса Тореза).
11 Сбитень — горячий напиток из меда с пряностями, готовился в самоваре.
12 Бучило (народ., разг.) — водоворот, омут.
13 Окоренок (обл.) — небольшая кадушка, лоханка.
14 Ситный хлеб пекли из пшеничной муки, просеянной сквозь сито. Впервые упоминается в 1730-х гг.
15 О карамели с названием «Гадалка» вспоминает писатель-эмигрант Александр Оцуп (псевд. Сергей Горный) в книге «Ранней весной», изданной им в Берлине: «Карамель была разная: „Царская“ без особых надписей, — шоколадная, темная с капелькой начинки внутри, — восточная, с тонкими зернышками, словно утонувшими в карамельной патоке, и „Гадалка“. На „Гадалке“ была изображена дешевым типографским рисунком (краски чуть съехали с места и не совпадали с контуром) старая крючковатая женщина, в колпаке, похожем на купальный, с кошкой, отчаянно выгибавшей спину…»
16 Сухое киевское варенье — сваренные в медовом сиропе, посыпанные сахаром и затем просушенные фрукты и ягоды. Балабуха Семен Семенович (1771—1853) — купец, самый известный производитель сухого варенья, получившего поэтому в народе название «балабуха» или «балабушки».
17 Белев — город в Тульской губернии, где в конце XIX в. купцом Амвросием Прохоровым было налажено производство пастилы, первоначально изготовлявшейся из мякоти антоновских яблок, взбитой с сахаром и яичным белком.
18 Точный рецепт «калужского» теста, к сожалению, утрачен. Известно лишь, что оно изготовлялось из ржаных или пшеничных сухарей с добавлением меда, патоки, сахарной карамели и пряностей.
19 «Резанью» называли мелкие, дичковые яблоки. Здесь речь идет о «промерзлой резани», благодаря заморозке делавшейся более сладкой.
20 Вероятно, имеются в виду американские орехи пекан, внешне напоминающие грецкие и использовавшиеся в кондитерском деле.
21 Шпанский орех — еще одно название фундука.
22 Товарищество А. И. Абрикосова Сыновей, помимо прочих сладостей, выпускало мармелад с названиями «Царский» и «Лилипут». После национализации (1919) в 1922 г. переименована в фабрику им. П. Бабаева.
23 Иван Павлович Яни (Яни Панаиотти или Панайот) — кондитер, грек по национальности, основатель «Паровой фабрики кондитерских товаров И. П. Яни», действовавшей в Москве с 1880 по 1917 г. Торговля сладостями Яни велась в Солодовниковском и Лубянском пассажах.
24 Бонбоньерка — изящная коробочка для конфет.
25 Товарищество «Эйнем» — кондитерская фабрика, основанная в 1849 г. Теодором Фердинандом фон Эйнемом. В 1918 г. национализирована большевиками, в 1922 г. переименована в «Красный Октябрь».
26 Торговый дом «А. Сиу и Кº», основан в 1855 г. французским предпринимателем Адольфом Сиу. В 1918 г. национализирован, в 1924 г. переименован в фабрику «Большевик».
27 В 1862 г. Григорий Николаевич Борман открыл небольшой кондитерский магазин «Жорж Борман», в 1895 г. было основано Товарищество с тем же названием.
28 В 1848 г. Георг (Георгий Матвеевич) Ландрин открыл в С.-Петербурге мастерскую по производству леденцовой карамели, а с 1860 г. — монпансье. В 1886 г. было основано Товарищество «Георг Ландрин», в 1911 г. построена «Паровая фабрика конфет, шоколада и бисквита». После национализации — «3-я Ленинградская государственная карамельная фабрика им. Микояна», которая входила в систему Ленпищетреста.
29 Кондитерские магазины «Флей» находились в Москве на Кузнецком мосту, на ул. Неглинная и Пречистенка и принадлежали торговому дому «Торопов К. Д. и Кº».
30 О Фельце сведений найти не удалось, но имеется упоминание директора сахарного завода в Киевской губернии Е. К. Фельца. Словом «буше» Шмелев, вероятнее всего, называет зефир. Ср. у него же в «Солнце мертвых» (1923): «За столиками едят мороженое, буше-зефир, крокеточки… пьют цветное что-то…»
31 Кондитерская Трамбле была открыта в Москве в 1850-е гг. и располагалась на углу Петровки и Кузнецкого Моста в знаменитом Доме Анненкова.
32 Суп-англез (крем-англез) — ванильный крем из сливок и яичных желтков.
33 Гастрономические магазины Елисеева, Белова и Генералова находились в Москве на Тверской ул., там же располагалась небольшая лавка Андреева, где торговали чаем, кофе и другими «колониальными товарами».
34 Пулярда (пулярка) — откормленная курица, а также приготовленное из нее блюдо.
35 Волован огратен (фр. vol au vent, «полет на ветру»; gratin, «корочка») — воздушный слоеный пирожок с аппетитной корочкой.
36 Гороховые огородные угодья находились недалеко от Ростова Великого, в селах Угодичи и Сулость. Там же происходила обработка гороха и его консервирование. Ростовский горошек пользовался большой популярностью не только в России, его экспортировали и в другие страны.
37 Сиг — рыба семейства лососевых.
