Все люди разные, и, как в любом деле, в науке есть ведущие и ведомые, есть организаторы-учителя и талантливые одиночки, есть исполнители и, конечно, есть случайные персонажи. Так было и так будет! В памяти человечества остались, вероятно, далеко не все заслуживающие этого. Гениальные, выдающиеся, известные и просто «рядовые» — все должны иметь биографию, и желательно — биографию «живую», где за перечнем свершений, открытий или событий жизни видно самого человека.

В качестве предисловия

Человек талантливый часто талантлив во многих своих проявлениях. Вклад знаменитых ученых, изобретателей, литераторов, художников в общечеловеческую сокровищницу, называемую культурой, рождает желание узнать больше о таких людях. Об их жизни, взглядах, привычках, о том, что позволило им плодотворно трудиться на выбранном поприще и что помешало воплотить некоторые из замыслов и начинаний. Отделение вклада той или иной крупной научной или художественной фигуры в культурное наследие от реально прожитой этим человеком жизни неоправданно, да и невозможно при написании полноценной биографии. Семейные корни, учителя, окружение и, конечно, собственные способности и влечения (личность) — все это и определяет путь человека в жизни. Все, что вмещает в себя тире между датами рождения и смерти…

Сейчас я работаю над книгой, посвященной жизни и научному творчеству известного русского ученого-протозоолога начала XX века Владимира Тимофеевича Шевякова (1859—1930). Думаю, что читателям журнала «Русское слово» будет небезынтересно узнать некоторые моменты истории этой семьи — семьи русского ученого, которая прошла через все трагические события, выпавшие на долю России первой половины XX века. Увы, похоже, эта «дикая историческая полоса» в отечестве все никак не закончится.

Почему В. Т. Шевяков и его сын Георгий?

Владимир Тимофеевич Шевяков — доктор философии Гейдельбергского университета, магистр, доктор зоологии и профессор Императорского Санкт-Петербургского университета, член-корреспондент Императорской С.-Петербургской Академии наук, а потом РАН и АН СССР, почетный профессор Императорского Женского педагогического института, почетный профессор Иркутского университета, почетный доктор права Эбердинского университета, кавалер семи российских орденов и звания «Герой труда на ниве просвещения».

Как ученый проф. Шевяков, безусловно, хорошо знаком специалистам-протистологам. Хотя в некоторых справочных изданиях он числился энтомологом или даже эмбриологом, но, конечно, практически исключительным полем научной деятельности Владимира Тимофеевича была протистология, до недавнего времени именовавшаяся протозоологией.

Объекты этой области биологии — простейшие, одноклеточные эукариотические организмы (клетки-организмы, обладающие ядром с линейно организованными хромосомами). В современной литературе они называются протистами и составляют огромный и большей частью практически невидимый простым глазом мир живых существ, по возможной численности видов, а часто и по биомассе (красные приливы, цветение воды), по-видимому, вполне сравнимый с самым массовым таксоном многоклеточных животных — насекомыми.

Владимир Тимофеевич был в течение российской части своей жизни не только профессором Императорского Петербургского (ИСПбУ) и Иркутского университетов, но и трех институтов (Императорского женского педагогического, Омского сельскохозяйственного и Иркутского медицинского), а также товарищем министра народного просвещения России (1911—1916). На этом посту он внес значительный вклад в организацию и развитие отечественной высшей школы начала XX века. Например, открытие Пермского университета (1916) было личной заслугой проф. Шевякова. Это позволяет считать его не только видным ученым, но и заметным общественным и государственным деятелем.

Когда я более 20 лет назад начал заниматься биографией Владимира Тимофеевича, детали его жизненной истории были совершенно неизвестны. Было неясно, например, где искать его родственников и стоит ли их вообще искать в России. Поиск по фамилии (возможностей интернета тогда еще не было) дал около 600 зарегистрированных в России Шевяковых, примерно 20 из которых по некоторым признакам могли бы быть родственниками ученого. Около 15 имели телефоны, и, кажется, с десятью из них я смог поговорить. Увы — все это были «чужие» Шевяковы…

Размышления по поводу перспективности выбранного пути натолкнули на другое решение: поискать родственников родственников. Было известно, что Владимир Тимофеевич был женат на младшей дочери знаменитого русского эмбриолога А. О. Ковалевского¹, у которого были сын и две дочери. Биографических сведений о столь известном ученом оказалось больше, и достаточно быстро мне удалось установить, что старшая дочь академика Вера была замужем за патологоанатомом Ф. Я. Чистовичем² и что в советское время (с 1921 года) Чистовичи жили в Петрограде — Ленинграде. Через несколько дней я сумел связаться с внучатой племянницей Федора Яковлевича, Н. Г. Добровольской. Это была удача — Наталья Георгиевна не только оказалась милой и отзывчивой дамой (мы время от времени общаемся до сих пор), но и интересовалась историей своей семьи. У нее сохранилась записная книжка Ф. Я. Чистовича 1930-х гг. В ней, помимо многих других родственников, значился и Георгий Владимирович Шевяков, с указанием его американского (!) адреса конца 1920-х гг.

Шанс был небольшой, но упускать его было нельзя, тем более что тогда (1999) в США работал мой знакомый зоолог, выпускник Ленинградского университета, Д. А. Александров, теперь профессор-социолог, с которым была электронная связь. Слова знаменитой песенки из кинофильма «Дети капитана Гранта» (1936)³, ровесника записной книжки, оказались справедливыми. Конечно, прежде всего дело было в везении: единственный ребенок Г. В. Шевякова, родившийся в Америке в 1943 году, Рик Шевяков, сохранил фамилию, достаточно уникальную для США. Мой коллега не только быстро нашел его в Калифорнии, но и через месяц привез от Рика подарок — солидный том воспоминаний отца, Г. В. Шевякова «My life. Memoirs». Труд был напечатан на машинке в 1970 году и переплетен с качественными копиями семейных фотографий.

Конечно, это летопись жизни сына моего героя, который покинул Россию в 1920 году, а записал свои воспоминания только через 50 лет. Что-то стерлось из памяти, что-то запомнилось не так, как было на самом деле (обычные издержки воспоминаний), но это свидетельство человека, который по большей части видел то, о чем писал, который был участником той жизни. Его воспоминания о своей семье — основное содержание настоящей публикации, остальное — из архивов, литературы и собственной коллекции автора, составившейся за 20 лет работы над этой темой.

Г. В. Шевяков⁴. Моя жизнь. Воспоминания.⁵

Мои предки

Мой отец держал рот на замке относительно своих родителей. В то время не было принято много говорить на эти темы. Все, что я знаю — это то, что Шевяковы появились из Тверской губернии, что означает, что какой-то царь подарил им землю, из-за которой они считались богатыми⁶. Я помню, однажды отец показал мне маленькое фото своего отца — седовласого человека с большими бакенбардами. Насколько я помню, еще в детстве я сделал вывод, что мой отец не любил своего родителя и моя бабушка тоже не почитала его. Это подтверждала потом и моя мать. После смерти отца мать и младший брат, который занимался реставрацией старых икон, переехали в древний город Новгород⁷. Однажды она мне написала, что у отца не было никакого пиетета к родственникам с его стороны и после смерти своей матери он абсолютно игнорировал отца, который умер где-то одиноким и заброшенным. Обычно папа говорил, что наши действительные родственники — дети, жена и родители. Для всех остальных он использовал слово «родсвинники» (производное от свиньи).

В столовой у нас висела икона Казанской Божьей Матери, которая подтверждала концепцию отца. Отец говорил, что она была обильно украшена драгоценными камнями, но, пока он был студентом в Германии⁸, его «родсвинники» украли все драгоценности (места их крепления были видны на окладе иконы). Моя сестра, которая только что прочитала написанное, сказала, что это точно были Сиверсы (родственники со стороны матери отца). Барон был очень расстроен, что дочь вышла за «грязного» русского, и, когда отец учился за границей, они приехали в Россию и забрали все, что формально принадлежало их дочери, которая умерла к тому времени. Я никогда не слышал о них и не видел кого-либо из отцовских родственников.

И до сих пор о родителях В. Т. Шевякова известно мало. Владимир Тимофеевич родился 18 октября 1859 года в Санкт-Петербурге⁹. Он был единственным ребенком в семье православного купца третьей гильдии Тимофея Федоровича Шевякова, выходца из Твери, и дворянки лютеранского вероисповедания Елизаветы Христины Сиверс, родившейся в 1819 году под Ригой, в городке Тукум (Tukums), на границе тогдашних Курляндии и Лифляндии. Об обстоятельствах этого мезальянса (женитьбы мелкого купца на дворянке, возможно, даже баронессе) практически ничего не известно. Фамилии Сиверс были нередки в Российской империи и могли иметь датские, голштинские или шведские корни¹⁰. По семейным преданиям, родитель Елизаветы Христины имел баронский титул. Вследствие столь неравного союза мать Владимира Тимофеевича, переехав к мужу в Петербург, потеряла всякие связи с курляндскими родственниками. Она умерла от чахотки летом 1879 года, когда сыну еще не исполнилось 20 лет.

В Сан-Франциско в 1930-х один инженер, недавний эмигрант, тоже Шевяков, позвонил мне. Когда мы встретились и сравнили наши профили, я подумал, что мы могли бы быть братьями. Однако дружбы не получилось. Он говорил, что его отец был профессором химии в университете Одессы и рассказывал, что у него есть дальний родственник — профессор в университете Петербурга. Правда, он не сообщил каких-либо деталей.

Мне не удалось найти сведений об этих одесских родственниках. Скорее всего, у Т. Ф. Шевякова была позже вторая семья или внебрачный сын, А. Т. Шевяков, сводный брат Владимира Тимофеевича, но он работал (в 1910-х гг.) в Палате мер и весов Петербурга, и не похоже, чтобы братья тесно общались. На Украине (Толмач, Киевская губ.) жили тетя (сестра отца) и кузины Владимира Тимофеевича. Возможно, оттуда и пошла одесская линия Шевяковых, хотя потомки по женской линии должны были бы изменить фамилию.

Мать отца

Мой отец, очевидно, любил свою мать, в девичестве баронессу Сиверс из Восточной Пруссии¹¹. Она была, по-видимому, очень религиозной и имела много русских икон. Когда у нее были какие-то проблемы, связанные с беременностью, она делала многочисленные пожертвования в церкви. После того как было сделано приношение Казанской Божьей Матери, она забеременела. Эта моя бабушка очень почитала образование. От моей сестры я слышал, что когда отец был в старших классах школы, он серьезно заболел и врач предложил родителям забрать его из школы, иначе он может умереть. На что мать сказала, что она скорее бы согласилась на смерть сына, чем на то, чтобы он остался необразованным (любопытный пример авторитарного склада ума, как будто не было альтернатив)!

Достаток в семье, вероятно, был, что позволило отдать Владимира на обучение в сравнительно дорогое Реформатское церковное училище¹², куда мальчик поступил 11 лет отроду сразу во второй класс¹³. Там он проучился семь лет. Собственно, училищные табели успеваемости и выпускное свидетельство, сохранившиеся в архиве Владимира Тимофеевича, — единственные документы, дающие хоть какое-то (хотя, конечно, весьма однобокое) представление о его детских годах. Система аттестации учеников была подробной: из пяти баллов оценивалось поведение, прилежание, порядок и успехи в обучении. Судя по табелям (1871—1977), Владимир был активным, живым ребенком, не отличавшимся крепким здоровьем. Очевидно, что ученик Шевяков был далеко не отличником, но до старших классов занимался с интересом. Предание, сообщенное в воспоминаниях сына, о том, что у Владимира Тимофеевича были в конце обучения проблемы со здоровьем, документы не подтверждают: в 1875/76 учебном году он, например, пропустил только 44 часа, а в 1876/77 и того меньше. В свидетельстве об окончании училища, полученном им 1 июня 1877 года¹⁴, значились только четыре тройки (из 18 предметов) — по геометрии, химии, истории и закону божьему. Вообще же, несмотря на очевидное техническое направление, в училище углубленно изучали четыре языка — русский, немецкий, английский и французский (латынь и греческий преподавались только один год), историю и ряд естественных наук: географию, физику, химию и естественную историю (минералогию, зоологию и ботанику).

Для получения высшего образования В. Т. Шевяков поступил сначала в Горный институт (1877), а спустя четыре года перешел в ИСПбУ. Документы говорят¹⁵, что студент-горняк Шевяков был отчислен с первого курса, восстановился в институте на следующий, 1879 год, но так и не продвинулся далее второго курса. Есть основания полагать, что причиной тому были серьезные проблемы со здоровьем, не позволившие ему сдать положенные экзамены в срок. Вполне возможно, что именно на эти события указывается в воспоминаниях сына, хотя там они отнесены ко времени учения Владимира Тимофеевича в Реформаторском училище.

После учебы в университете в качестве вольнослушателя (1881—1884) будущий ученый, понимая, что преподавание интересующей его области биологии поставлено в ИСПбУ плохо, уехал в Германию, где в Гейдельберге уже в 30 лет окончил полный курс естественного отделения под руководством всемирно известного зоолога-протистолога проф. О. Бючли (1848—1920). В 1889 году Шевяков получил там степень доктора философии (зоологию тогда в европейских университетах изучали на философских факультетах)¹⁶.

В 1894 году В. Т. Шевяков вернулся в Россию и, защитив магистерскую (1894) и докторскую (1896) диссертации, стал профессором ИСПбУ и Женского педагогического института, основанного в 1903 году при его активном участии. В 1908 году Шевяков был избран членом-корреспондентом Императорской Санкт-Петербургской Академии наук; через три года назначен в Министерство народного образования России на пост товарища министра.

Очевидно, мой отец должен был продолжить свои академические занятия. Позднее он получил PhD в университете Гейдельберга, ScDr в университете С.-Петербурга и был награжден почетным титулом доктора Эбердинского университета. Центром его научного интереса была морская микробиология. Его монументальная книга о радиоляриях плюс том цветных иллюстраций к ней, показывающих, насколько прекрасными они выглядели под микроскопом, были проданы мною в библиотеку Golden Gate Park за 60 долларов¹⁷. Я тогда предполагал поехать в Италию, где была вся моя семья, и думал получить другую копию, так как книга издавалось в Неаполе, но этого не случилось¹⁸.

Я до сих пор помню мое детское путешествие с отцом по Неаполитанскому заливу под парусами и спускание больших стеклянных банок в глубину для сбора необходимых животных. Я оказался подверженным морской болезни и был этим очень недоволен. Вероятно, я был тогда в возрасте между тремя и пятью годами¹⁹.

Моя мать была одно время студенткой отца, мне кажется, в университете Гейдельберга²⁰. Мои родители поженились, я думаю, на почве этой профессиональной близости.

Мои родители как личности

Отец выглядел для меня очень красивым, высоким мужчиной. По внешности он казался скорее неприступным, хотя очень галантным, с прекрасными манерами, как и все, с кем он общался. У него была своего рода шкала людей: прежде всего аристократы (дворяне, если угодно) и ученые²¹; далее простые люди, которые были хороши, но не принадлежали ни к аристократам, ни к ученым; далее купцы, бизнесмены, как мы их называем здесь, которых он не любил из-за их меркантильности и игнорирования ими классических вещей. Далее шли симпатичные крестьяне и рабочие; они были не всегда умны, часто необразованны, но знали свое место. Была еще достаточно интересная категория «русских» — хамиты (евреи). Они могли быть и богатыми, и учеными, но все-таки оставались хамитами. Я думаю, эта отцовская шкала стала мне яснее в течение моей собственной жизни.

Как я сказал, отец выглядел для меня очень красивым и, возможно, на самом деле был таким²². Он всегда был хорошо, с лоском, одет, ходил с большим достоинством, которое, полагаю, отпугивало многих людей. В Италии кто-то из публикаторов его знаменитой работы считал, что он, возможно, русский принц, ориентируясь на отцовские великолепные манеры и прекрасное знание итальянского. Патриотизм и обязанности имели существенное значение для него. Либералов, особенно левого толка, он ненавидел. Их он рассматривал как предателей. Он также был очевидным антисемитом, и я помню, что он никогда не брал еврейских студентов, вне зависимости, насколько хороши они были.

Я помню, что, когда он был товарищем министра просвещения всей России, много людей приходило к нему со своими проблемами. Он часто мог возвращаться домой уставшим, но говорил с симпатией об этих многочисленных несчастных людях. Однако если это были евреи или люди даже в незначительной степени настроенные антиправительственно, он не хотел иметь с такими дела. Восточно-прусские корни отца через его мать проявлялись в нем во многих отношениях. Возможно, он мог бы быть фашистом, поскольку основа его системы социальных ценностей не противоречила этим взглядам.

Оставлю это на совести вспоминающего. Один из, по-видимому, хорошо знавших В. Т. Шевякова по работе в министерстве писал в связи с его отставкой в 1917 г.: «Я говорю: где есть ширина взгляда и отзывчивость, там и интеллигенция <…>. Превосходные эти свойства интеллигенции начинают залегать в русском обществе, и я с особым удовольствием спешу сказать, что типичнейшим представителем этого рода людей может служить Владимир Тимофеевич — пример общеевропейского интеллигентного человека»²³.

Он был очень строг и требователен к нам, детям, но если кто-то из нас проявлял интерес к любой науке, что было моим случаем в определенный период отрочества, отец не жалел денег на химикаты, электрические приспособления и тому подобное, чем я был тогда увлечен. Когда кто-то из нас, детей, заболевал, отец беспокоился и бывал особенно заботливым. Он всегда приглашал к нам лучших врачей.

Отец обладал хорошим чувством юмора, любил посмеяться с друзьями, но относительно многих вещей не мог шутить. Интересно размышлять о друзьях отца. Это были несколько профессоров, которых он любил и которых приглашали в наш дом, и также несколько артистов и художников. Отец был очень разборчив в друзьях, и в действительности я не могу назвать никого из близких, интимных его друзей.

Здесь следует отметить еще его поверхностную религиозность. Он ходил в церковь только на Пасхальную ночную службу, и, я думаю, его едва ли можно было назвать религиозным. Однако он, подобно своей матери, верил во что-то сверхъестественное: иконы и всякий мистицизм.

Как я уже упоминал, отец любил искусство, художников и т. д. Он и сам хорошо научно рисовал. Я думаю, что его иллюстрации, сделанные с радиолярий под микроскопом, ясно показывают наличие очевидных способностей.

Последнюю квартиру, где мы жили в Петербурге²⁴, я помню лучше всего. Комнаты были очень большие, с высотой потолка порядка 12 футов (около 3,6 м) и напоминали скорее музей, чем дом²⁵. Ковры и мебель были небогато украшены, больше в классическом стиле, чистые и основательные. Стены были увешаны живописью: либо копиями известных художников в классическом стиле, либо оригиналами очень хороших современных художников. Было много бронзовой скульптуры с греческих и римских оригиналов. Большинство из них папа приобретал в Италии. Там был также маленький бюст моей сестры в мраморе, прекрасно сделанный итальянским мастером. Как только вы входили в прихожую и, конечно, в жилые или обеденную комнаты, вы понимали, какое количество денег вложено в эту красоту. Никто из моих одноклассников не имел ничего подобного дома. Только классический стиль признавался отцом, и отклонения в сторону модерна, распространенного в те годы, были под запретом.

Отец имел огромную библиотеку, большей частью состоявшую из научных книг²⁶. Конечно, были и хорошо изданные книги русской литературы. Например, полное собрание Тургенева, подписанное самим писателем — подарок отцу, когда он был еще в школе.

Отец был известен в университете как прекрасный лектор, и студенты, даже которые не должны были изучать его предметы, все равно ходили к нему на лекции. Обычно он говорил легко, с использованием очень большого словарного запаса.

Я думаю, что большинство наших слуг действительно любили отца, поскольку он не был капризным и был всегда предсказуемым. Обеды у нас были очень формальными и полными светскости. Нам, детям, не разрешалось есть с родителями до тех пор, пока мы не усвоили правил застольного этикета. Это было очень важно! Отец был гурманом и любил хорошую еду. Нашим поваром была финская женщина, знавшая разнообразную кухню. Если еда чем-то не устраивала отца (например, была слишком жесткой или слишком мягкой), нагоняй получала мама, но он никогда не бранил повара. В конце обеда он вызывал кухарку Энрику и благодарил ее, если что-то ей особенно удавалось. Каждое утро кухарка и мама обсуждали обеденное меню. За стол обычно садилось 13-14 человек. Я думаю, что родители наняли кухарку сразу после свадьбы, и она провела большую часть своей профессиональной поварской жизни в нашей семье.

Во многом моя мать была персоной весьма отличной от отца. С раннего детства я знал, из какой она семьи. Она никогда не следовала формальностям в одежде и т. д. Она не была dressy person — такие вещи для нее не существовали. Конечно, она имела хорошие манеры, но и только. Она любила моего отца и исполняла все его желания вплоть до конца жизни. Она действительно его любила, и я думаю, что муж был для нее самым красивым человеком в мире. Это даже было высказано в ее письмах много позже, из Иркутска.

Как я знал уже с детства, мать совсем не была религиозна. Мне кажется, она имела легкий, веселый характер, но достаточно твердый, если этого требовали обстоятельства. Она любила французские романы, модные в то время, и много их читала. Она также любила поэзию и знала многих русских поэтов наизусть. Мама обладала завидным чувством юмора и бывала весьма ехидной. Когда мы болели, она бесконечно читала нам книги, и я узнал много хорошей русской литературы от нее.

Из нас, пятерых детей²⁷, маминым любимцем был, несомненно, Владимир, который интеллигентностью и способностями был Ковалевским. Он действительно был очень-очень замечательным мальчиком. Моего старшего брата она тоже любила. Это был Александр, но все мы называли его Шурой. Он был лет на пять старше меня²⁸. Второй была Татьяна, единственная до сих пор живущая в этой стране (США)²⁹. Далее я, потом Владимир, которого звали обычно Вова. Последним был Борис, Боба, как мы все называли его. Я помню, что бабушка³⁰ говорила несколько раз, что мой отец живет как дворник, имея пять детей, что слишком много.

Революционные события 1917 года подведут черту под большим и успешным периодом в жизни профессора В. Т. Шевякова и его семьи. Многое из того, чем была наполнена их жизнь в последние предреволюционные годы, осталось навсегда в прошлом. Впереди — трудный и трагический период для всей России.

Продолжение в следующем номере.

Иллюстрации

Георгий, Рик и Наталия Шевяковы. Калифорния, 1953.

Владимир Шевяков — студент Гейдельбергского университета, 1889.

Л. А. Шевякова с отцом А. О. Ковалевским. Севастополь, 1897?

Старшие дети Шевяковых. Слева направо: Александр, Георгий и Татьяна. СПб, 1902.

Л. А. Шевякова с сыном Владимиром. СПб, 1905.

В. Т. Шевяков. СПб, 1907.

Освящение шхуны СПб общества естествоиспытателей «Александр Ковалевский». СПб, 1908. Сидят (слева направо): проф. А. А. Иностранцев, Л. Э. Шимкевич, Л. А. Шевякова, проф. В. М. Шимкевич.; слева от Иностранцева стоит ректор ИСПбУ проф. И. И. Боргман; между первыми двумя сидящими стоит проф. В. Т. Шевяков; сзади вторых двух — В. А. Ковалевский, ? и Ф. Я. Чистович.

Представитель Acantharia — Leosaspis elegans. Рисунок В. Т. Шевякова. Неаполь, 1902.