Сплошное кладбище
Крестьянский мор в СССР был тесно связан с кризисом колхозной системы.
Четвертого февраля 1932 года члены ЦК ВКП(б) приняли постановление «Об очередных мероприятиях по организационно-хозяйственному укреплению колхозов». Отныне главным трудовым подразделением каждого хозяйства становилась производственная бригада с постоянным составом ее участников. В течение года им надлежало выполнять определенный вид работ и нести полную ответственность за состояние выделенных партией машин, инвентаря и скота. Тем самым универсальность личных усилий убивалась на поколения вперед: если раньше крестьянин самостоятельно планировал свою занятость и занимался в хозяйстве всем по необходимости, распоряжаясь затем плодами собственного труда, то колхозник — по воле правления — закреплялся за конкретным объектом и подобно винтику гигантского механизма монотонно выполнял назначенное задание. Решение о том, выходить или не выходить на работу, сам он больше не принимал, подчиняясь новому, социалистическому распорядку. Праздничный и бытовой календарь теперь целиком превратился в советский, чему способствовала ликвидация на селе церковно-религиозной жизни, клира и мирян. За неуклонным соблюдением трудовой дисциплины бдительно следили бригадиры и другие представители колхозного актива.
Платить хлеборобам большевики обещали сдельно.
Приложенные усилия каждого колхозника измерялись в трудоднях — условной единице. Их обозначали в индивидуальном табеле прямыми палочками. На бумаге оплата зависела от количества и качества затраченного труда, но на практике при учете возникала неразбериха, происходило полное обезличивание человеческих усилий. В пределах 10—12 часов колхознику удавалось выработать — в зависимости от ситуации и местных условий — в среднем от 0,8 до 2 трудодней. За рабочий день бойкому председателю колхоза начислялись 2—3 трудодня, пахарю за вспашку гектара — 2, скотнику, в чьем ведении находились 20 голов скота, — 1, сторожу — 0,3 и т. д. При этом зачастую происходила скрытая дискриминация по половому признаку: нередко в женском табеле заветных палочек рисовалось меньше, чем в мужском, хотя колхозницы выполняли не менее тяжелые работы. Повышенные трудодни зарабатывали и представители низового бюрократического аппарата в количестве 20—25 человек: члены правления, экономист-плановик, нарядчик, учетчик и прочие выдвиженцы — организаторы «счастливой колхозной жизни», претендовавшие на свою немалую долю общественных доходовi.
Материальный эквивалент сталинского трудодня оказался ничтожным.
Например, весной 1932 года в колхозе села Каменки Самойловского района Нижне-Волжского края (НВК) РСФСР авансом выдали по 8(!) копеек на трудоденьii, в Михайловском районе Центрально-Черноземной области (ЦЧО) РСФСР за трудодень платили 18 копеекiii. «Лапти стали остродефицитным товаром. В результате вся деревня одевается в жалкое тряпье. Трудодень колхозника оплачивается [в размере] 15—20 коп[еек], что в переводе на золотой рубль дает две-три копейки. Деревня в настоящее время представляет сплошное кладбище»iv, — писал в 1932 году в одном из программных документов внутрипартийной оппозиции «Сталин и кризис пролетарской диктатуры» бывший номенклатурный работник ЦК ВКП(б) Мартемьян Рютин, осужденный за свою деятельность на 10 лет лагерей и позднее расстрелянный во время «ежовщины». В то же время среднерыночные цены по СССР в I—II квартале 1932 года составляли (за кг в рублях): масло сливочное —19—20, мука пшеничная — 3—5, мясо — 4,68—6,84, рыба — 2,69—3,14, сахар — 4—9, литр молока — 1,47—1,45, яйца (десяток) — 9—10v. Полтора рубля просили за метр ситцаvi, и, чтобы его купить, требовалось выработать не менее десяти трудодней. «На селе в экономическом отношении творится какой-то кошмар. 90 % крестьянства на сегодняшний день влачат абсолютно голодное существование»vii, — рассказывал после возвращения из отпуска осенью 1932 года сослуживцам курсант 3-й батареи Одесской артиллерийской школы Шофеев (об этом высказывании поступил донос в Особый отдел ОГПУ).
Но копейками расплачивались редко, чаще натурой из колхозных фондов.
В I квартале 1932 года в коммуне «Завет Ленина» Михайловского района ЦЧО РСФСР на трудодень выдали по 600 г хлеба, в селе Георгиевка Кинельского района Средне-Волжского края (СВК) — по 55—121 гviii. Неудивительно, что в колхозах родилось крылатое выражение «работаем день и ночь за одни палочки»ix, то есть даром.
В первом полугодии 1932 года в центральные газеты, особенно в «Известия» и в «Социалистическое земледелие», шел поток протестных и отчаянных писем, рисующих мрачное положение землепашцев бескрайней страны Советов, в которой доля закрепощаемого сельского населения превышала три четверти. В частности, один из анонимных авторов писал:
«Перестройка сельского хозяйства происходит как будто добровольно, по желанию самих крестьян, а в сущности это не так. Коллективизация проходит под нажимом и издевательством. На единоличников накладывают непосильный налог, в конце концов, выбившись из сил, ободранный мужик решается идти в колхоз и, конечно, не добровольно. Когда же мы переживем это мытарство и произвол, от которого стонут миллионы крестьян. Неужели мы все кулаки и свистуны, что ежегодно, как преступников, осуждают на мытарство, и жалкое, ничтожное хозяйство уничтожается за то, что не вступаешь в колхоз. Нам навязывают планы, инструкции для поднятия урожайности, но это все, кроме вреда, нам ничего не дает, и придем к голодному социализму.
В газетах пишут, будто все хорошо, живут не нарадуются, все довольны, добровольно выполняют все задания и платят налоги. Кооперативный пай с каждым годом увеличивается все больше и больше, но кооператив, как убогая лачуга, всегда пустует, только крысы по полкам бегают и пьяный выдвиженец-приказчик сидит на пустой выручке»x.
Сельские кооперативы встречали нищих покупателей пустыми прилавками, не хватало мыла, соли, спичек, подметок для обуви.
Хуже, чем при крепостном праве
На фоне товарного дефицита кризис колхозной системы, готовый снова перерасти в политический (с прямой угрозой господствующему положению номенклатуры ВКП(б) и советского актива), остро проявился в трех социальных процессах с ярко выраженным негативным содержанием.
Во-первых, зимой 1932 года в деревне началась голодная смертность.
Доклады, донесения, сводки и спецсообщения территориальных органов ВКП(б) и ОГПУ поступали в Москву, республиканские и областные центры из самых разных регионов СССР. «Продовольственные затруднения», как стыдливо большевики называли голод, носили хаотичный характер и стали неизбежным следствием разных причин: общего падения производительности труда с начала коллективизации, бесхозяйственности и головотяпского управления колхозами, гибели скота и чудовищных потерь в области животноводства, неуклонного ужесточения налогового бремени и роста хлебозаготовок.
Для большевиков, как писал американский исследователь экономической истории Пол Грегори, «значение имело лишь количество зерна, оказавшееся в руках государства, а отнюдь не общий объем произведенного хлеба»xi. Поэтому руководители ВКП(б) не обращали внимания на недород, поразивший в 1931 году Башкирию, Западную Сибирь, Зауралье, Поволжье и Казахстан, и не снижали плановых заданий, а напротив, повышали их. В итоге урожай предыдущего года поступал в общественные фонды, а местные власти пресловутые трудодни оплачивали в ничтожных размерах, опасаясь суровых обвинений центра в «разбазаривании» хлеба и последующих взысканий. Из единоличников тянули последнее, принуждая наиболее упрямых землепашцев вступать в колхоз, но главный результат давления заключался в разрушении их хозяйств, падении всякого интереса к труду.
В первую очередь случаи голодной смертности отмечались в Казахской АССР, входившей в тот момент в состав РСФСР: по неполным данным, с декабря 1931 года по 10 марта 1932 года здесь умерли 1219 человек, затем — в Винницкой, Днепропетровской, Киевской, Одесской областях УССР, Северо-Кавказском крае (СКК) РСФСР и в других регионахxii. Весной для Дальневосточного и Восточно-Сибирского краев (ДВК и ВСК) 3 млн пудов хлеба пришлось закупить в Канаде с доставкой зерна во Владивостокxiii.
К лету в КазАССР голодная смертность приняла уже регионально-массовый характерxiv, казахи-скотоводы десятками тысяч откочевывали в Западный Китай, благодаря чему создавалась напряженная ситуация на границе. Руководители Казахского крайкома во главе с Филиппом Голощекиным, снискавшим известность в качестве одного из организаторов убийства царской семьи, соглашались «ускорить раздачу хлеба голодающим», но ни в коем случае не в виде технического мероприятия. Ее требовалось сопровождать «широкой разъяснительной работой [среди голодающих] с особым подчеркиванием значения помощи со стороны пролетарского государства»xv, как предписывал Голощекин. В УССР «продзатруднения» отмечались в 127 районах и на всей территории Молдавской АССР, где общее количество голодавших оценивалось в 20 тыс. человекxvi.
Острое противоречие между фиктивными достижениями социалистического строительства и сельской катастрофой видел не только «правый» Рютин, но и другие оппоненты сталинского курса, еще сохранявшие остатки здравого смысла и оплакивавшие гибель революции. Сталинский большевизм неизбежно вырос из ленинской доктрины и практики, но подобная очевидная мысль все еще казалась кощунственной защитникам Октября, проигравшим во внутрипартийных схватках 1920-х гг. В их перечне не последнее место занимал бывший член ЦК ВКП(б) Христиан Раковский — один из видных деятелей «левой» оппозиции, позднее сидевший по тюрьмам и в конце концов расстрелянный органами НКВД перед приходом войск Вермахта в Орел. В 1932 году он вполне реалистично оценивал положение в СССР в одном из своих сочинений, писавшихся «в стол»:
«В стране, где придушена политическая жизнь, где трудящиеся массы бесправны, при этом в стране крестьянской, с населением, разбросанным на необъятной территории, загнивание может продолжаться долго, десятилетиями и даже столетиями. Сотни, тысячи и миллионы трудящихся будут вымирать от голода и эпидемий, будут погружаться в невежество и варварство, и вместе с этим в столицах будет процветать и развиваться утонченная цивилизация. Ограждая столичных рабочих от провинциальных не только лучшим снабжением, обеспечивая материально при помощи высоких окладов и закрытых распределителей бюрократическую верхушку и небольшой процент высококвалифицированных рабочих, наше руководство может устраивать в Москве военные и спортивные зрелища, взрывать в воздух с таким шумом и трескотней памятники мракобесия, организовывать путешествия „знатных“ иностранцев, окруженных почестями и вниманием, которые будут ему потом выдавать „удостоверение“ о „жизнерадостном настроении“ русских рабочих и крестьян. И в то же время на Украине, на Урале, в Средней Азии, Зап[адной] Сибири красные милиционеры будут подбирать на улицах трупы умерших от голода, съеденных наполовину собаками»xvii.
Голод, опухание от недоедания и стихийная миграция хлеборобов становились все более заметными. «По всему нашему району каждый день целыми обозами ездят украинские голодающие крестьяне, колхозники и единоличники, за какой-нибудь кусок хлеба они отдают все свое барахло, как то: обувь, одежду и все, что есть, — сообщал в марте 1932 года в газету «Известия» комсомолец Иван Литвинов, проживавший в деревне Лобовки Ново-Оскальского района ЦЧО. — Когда их спрашиваешь, почему вы голодаете, они отвечают: „Урожай у нас был хороший, но советская власть до тех пор ”заготовляла” наш хлеб, до тех пор доводила свои планы и задания до нас, пока не остались без фунта хлеба <…>. Советская власть, которая у нас забрала хлеб до зерна, обрекая на голод и нищету — хуже, чем при крепостном праве“»xviii. Идейный комсомолец Литвинов искренне не понимал, что происходит, почему всегда сытая Украина ныне голодает, и обращал внимание редакции на вредное влияние украинских мигрантов, наводивших своими мрачными речами тихую панику на русских крестьян.
В марте в Зиновьевском районе Одесской области УССР члены райкома создали комиссию, обследовавшую 13 сел. Везде врачи-коммунисты описывали схожую ситуацию: бегство хлеборобов в город, употребление в пищу падали и суррогатов, опухание взрослых и детей, смертность от голода десятков крестьян. В сводке полномочной комиссии от 16 марта сообщалось:
«Село Тарасовка <…> С 1 марта 1932 по день обследования умерло 15 человек. Бывают дни, когда умирают по три человека, трупы нередко лежат по три-четыре дня, т[ак] к[ак] некому хоронить. Из взрослого населения в селе по преимуществу остались женщины и старики, а также дети. Имеет место случай, когда смертность просто не регистрируется, чтобы не подымать „шуму“. Настроение колхозников характеризуется основным заявлением, „что мы скоро все умрем“. На колхозном собрании были выступления с такого рода заявлениями: „Вы у меня колхозом жизнь отняли“, „мы умираем“, „нам и пуля не страшна“. Накануне обследования вытащенные 6 дохлых лошадей в течение часа были колхозниками изрублены и растащены по домам <…>.
Село Обозновка: заколоченных хат — 150. Красноармейских семей — 3. Никакой помощи не получают. Обследованы были семьи следующие:
1. Ярошенко Трофим. Четверо детей. Один ребенок отечный, остальные дети истощены. Едят падаль. 2. Ищенко Афанасий — двое детей, имеет 500 трудодней, едят падаль. 3. Кононенко Федосья — 6 детей, активистка, в колхозе с 1929 г[ода], в прошлом году имела 1240 трудодней. Семья ест падаль. 4. Кононенко Митрофан — 9 детей, в колхозе с 1929 г[ода]. Дети крайне истощены, едят падаль. 5. Дыбенко Владимир — 2 детей, едят падаль. 6. Грабенко Михаил, имеет 300 трудодней, 6 детей, едят падаль»xix.
Еще страшнее складывалась ситуация в Винницкой области УССР.
В конце весны голодали: в Уманском районе 36 сел из 39, а Бабанский район — целиком. Здесь ретивые советские активисты забрали не только так называемые излишки, но и семенной хлеб, корма и сено для скота. В Уманском районе крестьяне съели почти половину лошадей, практически всех коров, свиней, овец, кур, собак. Один колхозник убил своего двухлетнего ребенка, сварил и съел его. Специальный корреспондент газеты «За пищевую индустрию» Ковалев сообщал о жутких эксцессах, когда родители убивали своих детей, так как не могли их прокормить. Наркомат земледелия СССР предоставил району 780 тонн хлеба в качестве семенной и продовольственной помощи, но ответственные товарищи из Харькова — столицы советской Украины — перенаправили ее в Киев и в Винницу, после чего умиравшим уманцам досталось лишь 10 тоннxx.
Иные колхозники, наблюдавшие за гибелью односельчан и пытавшиеся разобраться в политике властей, приходили к трезвым выводам. «Если союз[ное] правительство дорожит людьми, то нужно оздоровить страну в короткий срок, — писал в ЦК ВКП(б) колхозник Козьма Ткачев, работавший в артели «Хлебороб» хутора Валентиновка Михайловского района ЦЧО. — Если не нужны люди Советскому Союзу, то пусть и так дохнут с голоду, также пусть дохнут, которые сами хлеборобят, это верно будет»xxi. Измученный Ткачев, наивно призывавший сталинцев повысить оплату пресловутых трудодней, не понимал, насколько ничтожны его жизнь, благополучие и статус по сравнению с интересами и грандиозными планами руководителей ВКП(б).
Во-вторых, во II квартале вновь начался стихийный развал колхозов.
Предыдущее крушение большевистского землепользования, происходившее с марта по сентябрь 1930 года, партия пережила с трудом. Теперь ситуация возвращалась на круги своя. «Люди в колхозах работать не хотели и смотрели на коммунистическую затею сквозь пальцы и наплевательски»xxii, — свидетельствовал в мемуарной рукописи один из репрессированных эмигрантов второй волны, сам переживший коллективизацию. Чекисты в перечне причин участившихся выходов из коллективных хозяйств называли тяжелое продовольственное положение семей колхозников, слабость колхозной торговли, перегибы местных властей и активность «антисоветских элементов»xxiii.
В бумажных отчетах ситуация выглядела как будто оптимистично.
Благодаря использованию комбинированных методов в виде точечных репрессий, налогообложения единоличников и агитации, долю коллективизированных хозяйств по СССР к середине 1932 года удалось поднять до 61 %xxiv. Победная статистика приближалась к заметной отметке в две трети. «Решительную победу социализма в СССР можно считать уже завершенной»xxv, — сообщил Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Иосиф Сталин в телеграмме на имя члена Политбюро и секретаря ЦК Лазаря Кагановича. На него возлагалась обязанность опубликовать в «Правде» соответствующую передовицу.
Однако на самом деле созданная во всесоюзном масштабе система принудительного труда напоминала государственно-капиталистическую модель, о чем в свое время откровенно заявляли создатель Коммунистической партии Владимир Ленинxxvi и председатель ВЧК — ОГПУ Феликс Дзержинскийxxvii. В ее рамках партийная номенклатура, непрерывно расширявшая первоклассное потребление и другие социальные привилегииxxviii, получила почти неограниченные возможности по беспрепятственной эксплуатации бесправного сельского населения. Люди, в первую очередь крестьяне, превратились для большевистской власти в главное богатство и основной ресурс — за десятилетия до того момента, когда коммунисты в полной мере оценили значение и пользу экспорта полезных ископаемых в капиталистический мир. И вопреки бодрым заявлениям Сталина донесения органов ОГПУ и цензоров рисовали совершенно иную картину. «Рабочие и особенно крестьяне голодают, мрут массами, гибнут. Виновники этому — Сталин и его вольные и невольные сподручники (Молотов, Калинин и прочие „вожди“). Они душат трудовой народ, исковеркали жизнь миллионам»xxix, — писал летом 1932 года в «Известия» один из озлобленных читателей, явно симпатизировавший внутрипартийной оппозиции.
Антиколхозная агитация приобретала все более широкие масштабы.
В ответ на доклады чекистов Генеральный секретарь велел членам Политбюро изымать и заключать в концлагеря «активных проповедников против нового колхозного строя»xxx, но точечные репрессии не решали проблемы.
Заместитель начальника Секретно-политического отдела (СПО) ОГПУ Валерий Горожанин и его ответственный сотрудник Коркин в специальной справке «Об отрицательных явлениях на селе и деятельности антисоветского элемента», составленной 5 августаxxxi, отмечали рост выходов из колхозов, участившихся с весенних месяцев. По неполным данным, за апрель — июль 509 колхозов, объединявшие 17 456 хозяйств, распались совершенно, еще около 60 тыс. хозяйств всеми правдами и неправдами покинули своих колхозы. Даже имущественно-финансовые потери при так называемой «компенсации» вступительного пая не останавливали желающих вернуться в состояние единоличника.
Сохранялась опасная тенденция к росту массовых антиколхозных выступлений: если в I квартале текущего года таковых чекисты учли 576, то во II — 949. «Выступления сопровождаются разбором общественного имущества, скота, захватом и разделом колхозных посевов, — сообщали сотрудники СПО ОГПУ. — Лозунги в выступлениях приобретают все более четко выраженный контрреволюционный характер: „Долой Советскую власть, долой колхозы, давай царя“ и т. п. В некоторых случаях у выступающих появляется оружие (дробовики, берданы, обрезы, наганы). Местами толпа оказывает активное противодействие мероприятиям представителей власти, не допуская арестов, отбивая арестованных зачинщиков, подвергая арестам и избиениям низовых совпартработников и т. д. (ЦЧО, СВК, УССР, Западная обл[асть] и др.)»xxxii. Всего по СССР с 1 января по 31 июля 1932 года состоялись 1630 массовых сельских протестных выступлений, в том числе по отдельным регионамxxxiii:
Украинская ССР — 923
Северо-Кавказский край (СКК) РСФСР — 173
Западно-Сибирский край (ЗСК) РСФСР — 119
Нижне-Волжский край (НВК) РСФСР — 95
Средне-Волжский край (СВК) — 78
Западная область (ЗО) РСФСР — 59
Центрально-Черноземная область (ЦЧО) РСФСР — 43
Другие республики, края и области — 140
В ЗСК РСФСР, где сохранялась общественная память о самой длительной крестьянской войне 1921—1922 гг., резко возросло количество учтенных террористических актов (поджогов, нападений, избиений, покушений, убийств и т. д.) ― с 95 в I квартале до 175 во II-м. На Средней Волге, соответственно, с 76 до 105. При этом в целом по СССР физический террор по отношению к представителям низового советско-партийного актива преобладал над причинением имущественного ущерба социалистической собственностиxxxiv.
Чекисты ликвидировали ряд подпольных организаций (Крестьянская партия, Крестьянский Союз, Народно-трудовая партия и др.). По неполным данным, за период с 1 января по 1 июля органы ОГПУ разгромили на селе 227 антибольшевистских организаций и групп, арестовав около 15 тыс. человек, включая «активных одиночек». Больше всего сельских контрреволюционеров дали Украина, Средняя и Нижняя Волгаxxxv.
Таким образом, к осени 1932 года колхозный строй в СССР в очередной раз показал свою слабость и зависимость от настроений крестьянского большинства, не желавшего принимать принудительную систему сталинского землепользования. Общая ситуация еще более ухудшалась в связи с медленным выполнением государственных хлебозаготовок. Колхозы лихорадило, часть из них рассыпалась, а меньшие числом единоличники просто тянули время, опасаясь остаться с пустыми амбарами накануне зимы.
Так, например, на Северном Кавказе августовский план по хлебосдаче удалось выполнить лишь на 32 %, сентябрьский — на 65 %, а октябрьский — край провалил. Столь же пессимистичные известия поступали в Москву из Украины и с Волгиxxxvi. В целом поставки из главных советских житниц, по сравнению с показателями 1931 года, упали более чем на 40 %, и подобные новости приводили Сталина буквально в бешенствоxxxvii. В областях УССР он требовал привлечь к уборке и прополке бойцов и командиров войск Украинского военного округа (УВО)xxxviii.
В действительности проблема заключалась даже не столько в крестьянских «волынках», сколько в том, что валовые сборы зерновых в УССР и на Северном Кавказе в 1932 году оказались меньше, чем в предыдущем годуxxxix. Кроме того, свою пагубную роль в снижении урожаев сыграли коллективизация с ее административными ударами по хозяйству, бессмысленной работой за палочку в табеле и, в меньшей степени, погодные условия.
Однако свирепевший Сталин видел в крестьянском поведении лишь злостный саботажxl. С его точки зрения, мужики сопротивлялись большевистскому государству, в то время как от поступлений дарового хлеба в закрома родины зависели не только закупки по импорту и обслуживание внешнего долга, но в первую очередь — политическая ситуация в крупных городах, включая столичные центры, положение в растущей по численности армииxli, а в конечном счете — судьба Коммунистической партии и ее безжалостной номенклатуры: от секретарей первичных ячеек до членов Политбюро. Позицию Генерального секретаря разделял и поддерживал кандидат в члены Политбюро Анастас Микоян, занимавший должность наркома снабжения СССР. В известной степени он высказал коллективную точку зрения во время дискуссии на пленуме ЦК, состоявшемся 30—31 октября 1931 года: «Вопрос не в нормах, сколько останется на еду и прочее — главное заключается в том, чтобы сказать колхозам: в первую очередь выполни государственный план, а потом удовлетворяй свой план»xlii. Соответственно, колхозную систему, служившую социально-экономическим фундаментом власти ВКП(б), следовало хранить и защищать любой ценой. А мелкие житейские заботы, например, связанные с тем, «сколько останется на еду» колхозникам и тем более единоличникам, приобретали второстепенное значение.
В-третьих, расцвели преступления против государственного имущества.
На предприятиях и транспорте, в кооперативах и колхозах постоянно происходили кражи и мелкие хищения, так как советские трудящиеся руководствовались двумя негласными принципами: «Тащи с завода каждый гвоздь, ты здесь хозяин, а не гость» и «Все вокруг колхозное, все вокруг мое». Но социалистической собственностью на основе права коллективного владения распоряжались лишь номенклатурные работники ВКП(б), поэтому подобные деяния совершенно естественно рассматривались как дерзкий вызов и покушение на достояние партии. По раздраженному признанию Сталина, грузов на транспорте, кооперативного и колхозного имущества разворовывали на десятки миллионов рублейxliii. Рассерженный вождь обвинял в многочисленных хищениях кулаков и раскулаченныхxliv, но это была лишь неизбежная реакция обнищавших людей на «победную» поступь первой пятилетки. «Нельзя расстреливать людей в свободной стране за то, что жрать нечего, они вынуждены идти воровать»xlv, — здраво рассуждал служащий Иван Кротов, работавший на заготовительном пункте госорганизации «Союзплодовощ» в Ивановской Промышленной области (ИПО) РСФСР. Его высказывание зафиксировал и передал по назначению один из сексотов ОГПУ.
После анализа текущей ситуации Сталин предложил Кагановичу ужесточить карательную политику в отношении виновных вплоть до применения к ним смертной казниxlvi. 7 августа 1932 года послушные члены ЦИК и Совнаркома СССР приняли знаменитое постановление «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности», получившее в народе неформальное название «указ семь-восемь». Минимальная мера наказания составляла 10 лет лагерей, максимальная — расстрелxlvii. К 1 января 1933 года по «указу семь-восемь» в СССР осудили 54 565 человек, в том числе к расстрелу — 2,1 тыс.xlviii «Только слепорожденные, к разряду которых относятся и „правые“, и „левые“ оппортунисты, могут не видеть активной роли кулака и других антисоветских элементов в деревне в деле организации воровства и растаскивания хлеба и другого колхозного добра, чтобы только повредить общественному делу колхоза и выполнению им государственных заданий»xlix, — заявлял с высокой трибуны член Политбюро и председатель Совнаркома Вячеслав Молотов. Каждый, кто приносил в голодный дом горсть колосков с колхозного поля, считался не просто вором, а врагом и мог отправиться в лагерь на десять лет.
Партия объявила расхитителям безжалостную войну.
Теперь руководителям ВКП(б) требовалось полностью сломать деревенское сопротивление и поставить в хлебопроизводящих районах СССР крестьян в такие условия, чтобы заставить их окончательно принять «второе крепостное право». Другого пути для защиты номенклатурного капитализма не существовало. «Иначе Советская власть погибла бы»l, — убежденно отчеканил в частном разговоре пенсионер Молотов 40 лет спустя.
Окончание в следующем номере
iМерцалов В. С. Трагедия российского крестьянства (анализ колхозной системы). Лимбург-на-Лане, [1948]. С. 51; Скворцов И. Ф. К земельной реформе новой России. Ч. I―II. Б. м., 1955. С. 41 (на правах рукописи); Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня. М., 2008. С. 162.
iiДок. № 488. Заявление колхозников колхоза им. Блюхера с[ела] Каменки… // Голод в СССР. 1929—1934: Т. I. 1929 — июль 1932. Кн. 1. М., 2011. С. 83.
iiiДок. № 19. Письмо колхозника К. Я. Ткачева в ЦК ВКП(Б)… не позднее 16 июля 1932 // Там же. Т. II. Июль 1932 — июль 1933. М., 2012. С. 86.
ivСталин и кризис пролетарской диктатуры // Реабилитация: Полит. процессы 30—50-х годов. М., 1991. С. 367.
vОсокина Е. А. За фасадом «сталинского изобилия»: Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации. 1927—1941. М., 2008. С. 332.
viСталин и кризис пролетарской диктатуры. С. 367.
viiРоссийский государственный военный архив (РГВА). Ф. 37837. Оп. 21. Д. 10. Сводка «Об анонимных и отрицательных проявлениях курсантов Одесской артшколы». Л. 499.
viiiДок. № 487. Спецсообщение СПО ОГПУ СССР… 9 апреля 1932; Док. № 495. Спецсводка СПО ОГПУ СССР… 28 февраля 1932 // Голод в СССР. Т. I. Кн. 1. С. 82, 89.
ixДокумент НКВД о недовольстве колхозников, 8 августа 1939 // Рылов В. Ю. За и против. Власть и общество в Воронежской области в начале Второй мировой войны (1939—1941). Воронеж, 2018. С. 228.
xДок. № 474. Политсводка № 17 по ненапечатанным заметкам… не ранее 16 июля 1932 // Голод в СССР. Т. I. Кн. 1. С. 64—65.
xiГрегори П. Политическая экономия сталинизма. М., 2008. С. 55.
xiiДок. № 468. Из спецсправки СПО ОГПУ СССР… 11 марта 1932 // Голод в СССР. Т. I. Кн. 1. С. 47—50.
xiiiДок. № 129. Телеграмма И. В. Сталина… 8 мая 1932 // Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы. Т. III. Конец 1930—1933. М., 2001. С. 365.
xivДок. № 148. Постановление бюро Казахского крайкома ВКП(б) о массовом голоде в Казахстане, 2 июля 1932 // Там же. С. 404—406.
xvТам же. С. 405.
xviЗеленин И. Е. (Кульминация крестьянской трагедии) // Там же. С. 18.
xviiДок. № 312. Спецсообщение В. А. Балицкого — И. В. Сталину о документах, изъятых у Х. Г. Раковского // Лубянка. Сталин и ВЧК — ГПУ — ОГПУ — НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти. Январь 1922 — декабрь 1936. М., 2003. С. 329.
xviiiДок. № 469. Политсводка неопубликованных писем… Не ранее 31 марта 1932 // Голод в СССР. Т. I. Кн. 1. С. 50.
xixДок. № 538. Сводка комиссии Зиновьевского райкома КП(Б)У… 16 марта 1932 // Там же. С. 163—164.
xxДок. № 141. Докладная записка спецкора газеты «За пищевую индустрию» [Ковалева]… // Трагедия советской деревни. С. 388—390.
xxiДок. № 19. Письмо колхозника К. Я. Ткачева… С. 86.
xxiiЛичный архив Александрова К. М. (ЛАА). Ломакин В. Сталинская реформа голодовки в России в 1933 г[оду]. Рукопись. Мюнхен, 1952. С. 3. Цитируется с исправлением орфографических ошибок.
xxiiiДок. № 145. Докладная записка ПП ОГПУ по СВК… 28 июня 1932 // Трагедия советской деревни. С. 395—397.
xxivПрокопович С. Н. Народное хозяйство СССР. Т. 1. Нью-Йорк, 1952. С. 204.
xxvДок. № 144. Из телеграммы И. В. Сталина — Л. М. Кагановичу… 23 июня 1932 // Трагедия советской деревни. С. 394.
xxviЛенин В. И. О задачах наркомюста в условиях нэпа // Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. XLIV. Июнь 1921 — март 1922. М., 1970. С. 397.
xxviiПлеханов А. М. ВЧК — ОГПУ в годы новой экономической политики 1921—1928. М., 2006. С. 178.
xxviiiОсокина Е. А. За фасадом «сталинского изобилия». С. 137—140, 151—152, 173—177, 183.
xxixДок. № 474. Политсводка № 17… С. 65.
xxxДок. № 151. Письмо от 20 июля И. В. Сталина — Л. М. Кагановичу, В. М. Молотову // Трагедия советской деревни. С. 418.
xxxiДок. № 157. Из справки СПО ОГПУ… 5 августа 1932 // Там же. С. 438—446.
xxxiiТам же. С. 440—441.
xxxiiiТам же. С. 441.
xxxivТам же.
xxxvТам же. С. 442, 445—446.
xxxviИвницкий Н. А. Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х годов). М., 1996. С. 207—208.
xxxviiХлевнюк О. В. Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры. М., 2010. С. 151—152.
xxxviiiДок. № 163. Телеграмма И. В. Сталина и В. М. Молотова — Л. М. Кагановичу… 17 августа 1932 // Трагедия советской деревни. С. 460.
xxxixДок. № 11. Докладная записка ЦУНХУ СССР… 2 августа 1932 // Голод в СССР. Т. II. С. 51.
xlПисьмо от 6 мая 1933 И. В. Сталина — М. А. Шолохову в: Шолохов и Сталин. Переписка начала 30-х годов // Вопросы истории (Москва). 1994. № 3. С. 22.
xliВ период с 1 января 1929 г. по 1 января 1934 г. списочная численность сухопутных и авиационных сил РККА выросла с 552 тыс. до 760 тыс. человек. В 1927 г. в войсках РККА насчитывалось лишь 60 танков и 99 бронеавтомобилей, а спустя всего шесть лет, к зиме 1934 г. — 4847 танков, 2897 танкеток, 50 самоходных артиллерийских установок (САУ) и 325 бронеавтомобилей (в т. ч. 266 с пушечным вооружением).
xliiДок. № 76. Из выступлений <…> на октябрьском пленуме ЦК ВКП(б), 30—31 октября 1931 // Трагедия советской деревни. С. 205.
xliiiВ долгосрочной исторической перспективе ситуация в СССР только ухудшилась. «Воруют на много миллиардов рублей в год; мяса крадут в семь раз больше, чем два года назад, рыбы в пять раз больше, — записывал в дневнике 28 января 1980 года ответственный сотрудник Международного отдела ЦК КПСС А. С. Черняев. — Заместитель министра внутренних дел [СССР] доложил, что в 1970 году поймали 4000 воров на железной дороге, в 1979 году — 11000. Это только тех, кого поймали. А кого не поймали — сколько их?» (Черняев А. С. Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972—1991 годы. М., 2008. С. 390).
xlivДок. № 151. Письмо от 20 июля И. В. Сталина… С. 418.
xlvДок. № 170. Спецсправка СПО ОГПУ о реагировании населения… 16 сентября 1932 // Трагедия советской деревни. С. 480.
xlviДок. № 151. Письмо от 20 июля И. В. Сталина… С. 418.
xlviiДок. № 169. Инструкция по применению постановления ЦИК и СНК СССР… 16 сентября 1932 // Трагедия советской деревни. С. 477—479.
xlviiiЗеленин И. Е. (Кульминация крестьянской трагедии). С. 38. О степени обоснованности приговоров и репрессий свидетельствуют следующие цифры. 15 января 1936 г. члены Политбюро во главе с И. В. Сталиным согласились с целесообразностью комплексной проверки дел осужденных расхитителей. Через 6 месяцев санкционированные мероприятия завершились, о чем Прокурор СССР А. Я. Вышинский доложил руководителям партии. Специальные комиссии проверили более 115 тыс. дел. Из них в более чем 91 тыс. случаев (79 %) применение «указа семь-восемь» призналось неправильным. Однако большевики освободили из мест заключения лишь 37 425 человек — менее трети от общего числа проверенных (см.: Хлевнюк О. В. Хозяин. С. 243).
xlixМолотов В. М. Задачи первого года второй пятилетки // Материалы объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б). Январь 1933 г. Л., 1933. С. 57.
lСто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991. С. 382.