Понятно, что, например, в Англии и в странах бывшего СССР процесс был обусловлен разными исходными политическими, социальными и культурными событиями, однако внешние черты пьес оказались до удивительного похожими. В России корпус таких текстов получил не очень удачное название «новая драма»: оно уже было использовано около ста лет и связано было с такими именами, как Генрик Ибсен и Август Стриндберг в Европе или Антон Чехов и Максим Горький в русской литературе. Чешские театроведы привычно пользуются термином cool drama, заимствованным из английского языка. А вот в самой англоязычной среде более принято обозначение In-yer-face theatre — нечто, на что человек должен смотреть настолько близко, что это нарушает его личное пространство. В Польше используют название «новый брутализм».

Так или иначе, речь везде идет о новой эстетике (или антиэстетике?) драматических произведений молодого поколения авторов, в чьих пьесах используются радикальные средства, вызывающие у зрителя шок и ужас своим гипернатурализмом. Молодые драматурги, испытывая отвращение к сложившейся в обществе обстановке, стали показывать ситуации, которые в предшествующую эпоху считались неуместными и нежелательными, а их герои заговорили языком современной улицы.

В России сложилось несколько региональных школ «новой драмы», самой знаменитой стала «уральская школа», возникшая благодаря Николаю Коляде, который открыл в Екатеринбургском театральном институте семинар «Драматургия». Его театр и режиссура хорошо известны по всей Европе, а в качестве автора «Мурлин Мурло», «Амиго» и «Курицы» он был неоднократно представлен чешскому зрителю.

Не меньшим успехом пользовались в Чехии пьесы ученика Коляды — одного из самых известных молодых русских драматургов, режиссера и сценариста Василия Сигарева. Нашлись желающие поставить не только его наиболее известные пьесы «Пластеин» и «Черное молоко», но и, пожалуй, менее характерные для «новой драмы» «Русское лото» или «Детектор лжи», причем далеко не в одной Праге. География постановок Сигарева широка: Злин, Градец Кралове, Пльзень.

Один из самых ярких представителей «новой драмы», имя которого часто упоминалось рядом с именем Василия Сигарева, не относится к уральской школе и во многом отличается от своих российских современников. Да и в целом судьба его располагает к тому, чтобы назвать его не только русским драматургом, но и мировым. Иван Вырыпаев, родившийся в Иркутске и некоторое время работавший там, постепенно все больше переносил свое творчество и художественную деятельность в Москву, потом в Польшу, куда и переехал окончательно в 2014 году, а в 2022 принял решение отказаться от российского гражданства и принять польское. Спектакли по его пьесам идут не только в Польше, Сербии и Чехии, но и в Германии, Англии, Франции и других странах, а вот в России он оказался заочно осужден и объявлен в федеральный розыск. Но дело не только в эмиграции: сами пьесы Ивана Вырыпаева давно переросли узко национальные и государственные границы.

Один из самых важных «манифестов» новой драмы — его ранняя пьеса «Кислород», состоящая из десяти поэтических диалогов в стиле рэп, вышла в чешской премьере в пражском театре «Диск» уже в 2004 году, т. е. всего через два года после ее написания. Это неудивительно, поскольку спектакль по ней получил первую премию международного фестиваля «Контакт», проходящего в Польше, и главный приз фестиваля «Новая драма 2003» в Москве. Вскоре после этого (в 2008 году) другую известную пьесу Вырыпаева «Бытие 2» взялась в Праге инсценировать немецкий режиссер Йо-Анна Гаманн. Самым серьезным признанием драматурга в Чехии стал недавний специальный заказ Национального театра в Праге на новую пьесу для сцены Сословного театра.

Вырыпаев в одном из интервью признался, что после начала войны ощутил невозможность написания пьес, чувство вины за происходящее оказалось одним из препятствий. И тут он вспомнил Тадеуша Ружевича, одного из представителей польского послевоенного театра абсурда. Тот тоже решал вопрос, как и о чем писать после того, как в его стране была война и лагеря. Абсурд, выражающий полностью энергию собственного поражения, стал единственным возможным методом и для Ивана Вырыпаева. Здесь, видимо, надо искать ключ к его новому тексту: автором руководит желание показать и передать зрителю испытываемый им шок.

Пьеса была переведена на чешский язык русистом Терезой Крчаловой, передана молодому режиссеру Каше Яндачковой и 26 ноября 2023 года в бывшем театре графа Ностица, построенном в XVIII веке в стиле классицизма, состоялась мировая премьера совершенно неклассического произведения одного из новых русских драматургов, отсылающего к самым животрепещущим проблемам современности. Иван Вырыпаев не делит мир на черное и белое, критиковать он готов не некие обобщенные «Россию» или «Запад», «ислам» или «антиисламизм», он нащупывает и вскрывает проблемы везде, где человек отходит от человечности, везде, где видится двойственность, несоответствие слов — действиям, происходящего — лозунгам, и не боится быть обвиненным в некорректности.

В пьесе «Cherry man» действие разыгрывается не в России или Украине, а в Америке, герои носят имена Тома и Джерри, видимо, отсылая нас к массовой культуре, американским улыбкам и фальшивой позитивности, желанию казаться счастливыми и корректными даже там, где ситуация к этому не располагает. Не прорабатывать до глубины трагизм, а вместо этого пытаться переключить внимание на детали, которые на самом деле вовсе того на заслуживают — вот что мы видим в этих персонажах. А чувство горя, вины и стыда транслирует загадочно-абсурдный герой — дядя Бернард, возомнивший себя русским слугой и называющий Тома и Джерри «барин» и «барыня». Несмотря на обращение «дядя», отсылающее, скорее, к «Дяде Ване», этот персонаж заимствует реплики у чеховского Фирса, героя «Вишневого сада». А Вырыпаев, в свою очередь, заимствует у Чехова первую часть названия своей пьесы — «Вишневый человек». Недаром исследователи в Чехове-драматурге видят предшественника театра абсурда: герои говорят одно, делают другое, думают третье. А предтечей дядюшки Бернарда, кроме прочих, видимо, следует считать и Шарлотту Ивановну, гувернантку, демонстрирующую эксцентричные фокусы или ни к селу ни к городу вступающую в разговор со словами о собаке, кушающей орехи (не ту ли самую собаку подает своим «господам» к ужину дядюшка Бернард?)

Впрочем, не будем пересказывать все абсурдные повороты сюжета. Важно, что пьеса дает широкое поле для возможных размышлений и интерпретаций о неминуемом или желаемом конце вишневой эры и об апокалипсисе, грозящем всей нашей зашалившейся цивилизации. Режиссер Каша Яндачкова, уже отмеченная различными премиями, специализирующаяся на темах и постановках, волнующих современное общество, выбрала одну из этих возможностей, персонифицировав название пьесы и заставив «вишневого человека» со звериной головой расхаживать по сцене в продолжение большей части действия спектакля. Широко пользуясь видеопроекцией и сопровождая выразительной пантомимой разговоры персонажей об их многочисленных сексуальных извращениях, она еще больше усилила хаос происходящего.

Иван Вырыпаев спектакля не видел, более того, уверяет всех, что не намерен писать больше пьес, ни абсурдных, ни логичных, а целиком хочет посвятить себя общественной деятельности. Так, он открыл в июне этого года в Варшаве Teal house — «Бирюзовый дом»: место интегрального развития для беженцев, пока, главным образом, из Беларуси, Украины и России, где хочет позаботиться о духовном устройстве и позитивном общении людей, оказавшихся вдали от родины и своих культурных традиций.