Николай Бердяев родился 6 (18) марта‎ ‎1874 года в Киеве. Он происходил из старинного дворянского рода, известного со второй половины XV века. Его бабушкой со стороны матери (в девичестве княжны Кудашевой) была урожденная графиня Шуазель. Бердяев сам подчеркивал, что его аристократическое происхождение сыграло немаловажную роль при формировании его мировоззрения.

По семейной традиции он воспитывался в кадетском корпусе. С 1894 года учился на естественном, затем на юридическом факультете Киевского университета св. Владимира. Увлечение марксизмом (которое, несмотря на все разочарования, сохранится до конца дней) и участие в социал-демократическом движении стали причиной ареста Бердяева и трехгодичной ссылки в Вологодскую губернию под гласный надзор полиции. Годы, проведенные в ссылке, Бердяев посвятил занятиям философией; там произошел его переход «от марксизма к идеализму».

В 1900—1910 гг. он много путешествовал по Европе. В 1904—1907 гг. Бердяев жил в Петербурге, затем с января 1909 года обосновался в Москве. Он стал свидетелем и одним из творцов того процесса, который сам впоследствии называл «русский ренессанс начала XX века». Бердяев был активным участником знаменитых сред «на башне» у Вяч. Иванова, бывал на воскресеньях у В. Розанова и на заседаниях многочисленных богословских и художественных кружков и обществ. Религиозно-философские собеседования устраивались и на квартире Бердяева в Москве. По приглашению Д. Мережковского и З. Гиппиус вместе с С. Булгаковым Бердяев вошел в состав редакции журнала «Новый путь», а в 1905 году редактировал его продолжение — журнал «Вопросы жизни». Бердяев печатал свои многочисленные статьи в журналах и газетах, участвовал в сборниках «Проблемы идеализма» (1902) и «Вехи» (1909); последний вызвал бурный отклик современников и оставил заметный след в истории русской культуры.

О грехе «народопоклонства»

Статья Бердяева «Философская истина и интеллигентская правда», открывавшая сборник, содержала справедливый упрек в адрес русской интеллигенции, которую автор обвинял в грехе «народопоклонства». Бердяев поставил ей безжалостный диагноз: «исключительное, деспотическое господство утилитарно-морального критерия, столь же исключительное, давящее господство народолюбия и пролетаролюбия, поклонение „народу“, его пользе и интересам», когда любая философская система, любое событие в культурной жизни оценивается лишь с точки зрения «полезности» освободительному движению — все это привело к тому, что «любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала любовь к истине, почти что уничтожила интерес к истине».

Своего рода камертоном сборника стали слова Бердяева: «Мы освободимся от внешнего гнета лишь тогда, когда освободимся от внутреннего рабства». В полном соответствии со своими философскими взглядами мыслитель призывал к синтезу знания и веры, который, по его мнению, «сможет удовлетворить потребность русской интеллигенции в синтезе теории и практики, „правды-истины“ и „правды-справедливости“. Для него такой синтез являлся необходимым условием культурного возрождения России. Таким образом, совершенно верно поставив диагноз болезни интеллигентского сознания, рецепт излечения Бердяев предложил вполне в духе течения „нового религиозного сознания“, одним из представителей которого он сам был» (О. Д. Волкогонова).

За статью «Гасители духа» (1913), направленную против Святейшего Синода, который олицетворял для Бердяева официальное православие, в отношении философа было возбуждено дело по обвинению в богохульстве (прекращено после Февральской революции).

С началом Великой войны Бердяев пишет ряд статей, в которых пытается разгадать ее метафизический смысл.

Но главными для творческой Бердяева биографии в дореволюционный период стали книги «Философия свободы» (1911) и «Смысл творчества» (1916). Именно здесь его основная жизненная интуиция сложилась в цельное метафизическое миросозерцание.

«Новое средневековье»

События 1917 года Бердяев пережил как «момент своей собственной судьбы», а не как что-то извне ему навязанное. Будучи идейным противником большевизма, он вместе с тем после октября 1917 года испытал творческий подъем. В 1917—1918 гг. им было написано свыше 40 публицистических статей, в которых философ определял смысл происходящего в России, истоки революции, высказывал предположения о дальнейшем развитии событий. В частности, он участвовал в издании «Из глубины. De profundis. Сборник статей о русской Революции» (1918), которое, по сути, явилось продолжением «Вех» (тираж был уничтожен большевиками). Кроме того, это был период взлета общественной активности Бердяева: он выступал с публичными лекциями, преподавал в университете, организовал Вольную академию духовной культуры, вел семинар о творчестве Достоевского.

В 1922 году за антиреволюционную деятельность Николай Бердяев был выслан за границу. Вначале он обосновался в Берлине, а в 1924 году перебрался во Францию. Работа «Новое средневековье. Размышление о судьбе России и Европы» (Берлин, 1924) принесла ему европейскую известность. Осмысление трагического опыта русских революций и тенденций европейского развития привело Бердяева к мысли о завершении «безрелигиозной», «гуманистической эпохи» и о вступлении человечества в «сакральную» эпоху «нового средневековья», характеризующуюся религиозным возрождением и религиозными конфликтами, столкновением христианских и антихристианских идей. В идейной борьбе ХХ века, по его мнению, любая значимая идея неизбежно приобретает религиозный смысл. Это касается и коммунизма: «коммунистический интернационал есть уже явление нового средневековья».

С 1925 по 1940 гг. Бердяев был редактором журнала «Путь» — ведущего издания религиозно-философской мысли русского зарубежья, где также публиковали свои статьи видные представители европейской религиозной философии. В эмиграции Бердяев поддерживал отношения со многими западными мыслителями (Ж. Маритеном, Г. Марселем, К. Бартом и др.). Своими наиболее значительными трудами эмигрантского периода мыслитель считал «Философию свободного духа» (1927—1928), «О назначении человека» (1931), «О рабстве и свободе человека» (1939), «Опыт эсхатологической метафизики» (1947). Уже после смерти философа увидели свет его книги: «Самопознание. Опыт философской автобиографии» (1949), «Царство Духа и царство Кесаря» (1949), «Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого» (1952) и др. В 1947 году Бердяеву было присуждено звание доктора теологии honoris causa Кембриджского университета.

«Я остаюсь индивидуальным мыслителем»

Философская позиция Бердяева чрезвычайно трудна для последовательного изложения. Его философия — личный духовный опыт мыслителя, извилистый и причудливый путь духовной эволюции.

В «Самопознании» Бердяев писал: «Меня считали левым и почти коммунистом. Но мне чужды все течения и группировки, мне чужд „мир“. Я остаюсь индивидуальным мыслителем и всегда возвращаюсь к себе, в свою индивидуальную мысль. Я мыслю о времени, о своей эпохе, о ее проблемах и о ее зле, но я несвоевременный мыслитель. Я нахожусь в совершенном разрыве со своей эпохой. Я воспеваю свободу, когда моя эпоха ее ненавидит, я не люблю государства и имею религиозно-анархическую тенденцию, когда эпоха обоготворяет государство, я крайний персоналист, когда эпоха коллективистична и отрицает достоинство и ценность личности. Я не люблю войны и военных, когда эпоха живет пафосом войны, я люблю философскую мысль, когда эпоха к ней равнодушна, я ценю аристократическую культуру, когда эпоха ее низвергает, наконец, я исповедую эсхатологическое христианство, когда эпоха признает лишь христианство традиционно-бытовое. И я чувствую себя обращенным к векам грядущим».

Своеобразие своей, как и вообще любой религиозной философии, Бердяев видел в том, что она не сводится к системе понятий, но представляет собой «знание-созерцание», говорящее на языке символов и мифов. «Из символов его собственной философии ключевая роль принадлежала свободе и творчеству, с которыми в конечном счете связаны все прочие идеи-символы: дух, чье „царство“ онтологически противостоит „царству природы“, объективация — мир жесткой необходимости, обусловливающий драматизм судьбы человека, не способного на путях истории и культуры выйти из пределов „царства природы“, трансцендирование — творческий прорыв, преодоление, хотя бы лишь на миг, оков природно-исторического бытия, экзистенциальное время — духовный опыт личной и историко-социальной жизни, имеющий метаисторический, абсолютный смысл и сохраняющий его даже в эсхатологической перспективе. При этом именно свобода определяет содержание „царства“ духа, противостоит „царству“ объективации. Творчество же, которое всегда имеет своей основой и целью свободу, для Бердяева фактически исчерпывает „позитивный“ аспект человеческого бытия. И в этом отношении оно не знает границ, ибо возможно не только в опыте художественном и философском, но также и в религиозно-духовном и моральном опыте личности, в ее исторической и общественной активности. Специфика персонализма мыслителя заключается в том, что он придал свободе метафизический и онтологический статус, признав ее первичность в отношении природного и человеческого бытия и даже независимость от бытия божественного. Свобода угодна Богу, но в то же время она не от Бога. Существует „первичная“, „несотворенная“ свобода, над которой Бог „не властен“, которая „коренится в Ничто извечно“. Эта же свобода порождает зло. Тема свободы, по Бердяеву, важнейшая в христианской мистерии. Иррациональная, „темная“ свобода „изнутри“ преображается Божественной любовью, жертвой Христа. С проблемой свободы связаны и бого-человеческие отношения: свобода человека имеет абсолютное значение, ее судьбы в истории — это не только человеческая, но и божественная трагедия. В неспособности воспринять глубочайший трагизм христианства философ был склонен усматривать коренной недостаток „традиционных“ теологических систем, постоянно указывая на их чрезмерный рационализм и оптимизм». К этому предельно лаконичному изложению бердяевской философии, сделанному В. В. Сербиненко, необходим комментарий.

«Личность не есть часть универсума, универсум есть часть личности»

Ключом к философии Бердяева является мысль о том, что мир — это темница. Его книга «Смысл творчества» открывается таким заявлением: «Дух человеческий — в плену. Плен этот я называю „миром“. <...> он безбожен и не Богом сотворен. <...> „мир“ должен сгореть <...>». Свобода от «мира» и есть, таким образом, подлинная задача духовного творчества. В «Самопознании» он утверждает, что «с детства... жил в своем особом мире, никогда не сливался с миром окружающим», который ему всегда казался не своим. Сам он был фактически не способен (так продолжает он свою исповедь) всецело отдаваться какому-либо делу, всегда оставался в стороне от любых предприятий. И внутренне он «никогда не соглашался быть причисленным к какой-либо категории», направлению или партии. Главным его ощущением было то, что он «человек, которому мир чужд и от власти которого он хочет освободить себя». Позицией чужака объясняется и то, что он не изведал «восторга и экстаза слияния — ни религиозного, ни национального, ни социального, ни эротического». Зато много раз испытывал экстаз возмущения, разрыва, ухода в одиночество. «Я прошел через жизнь с полузакрытыми глазами и носом вследствие отвращения».

В «Записных книжках» он отмечает, что отвращение ко всему, что творится в объективном мире, не побуждало его к бегству, а будило волю побороть этот мир. По словам Ф. Степуна, «здесь виделся ему уход в себя и — что, наверное, еще важнее — помещение мира в имманентном нашему „я“ бытии. Отрицая, таким образом, что мир есть объект, то есть нечто, отдельное от „я“, Бердяев тем самым открывал подлинное лицо мира. Теперь это уже <...> не тюрьма для человека, которую нужно разрушить, — это мир, покоящийся в Боге, мир, который может пониматься как саморазвитие Бога».

Бердяев отдавал себе полный отчет в логической несоединимости этих точек зрения, но его это не смущало. «Законы логики, — гласит его парадоксальная формулировка, — есть болезнь бытия». Он утверждал, что любое глубокое познание и выражение неизбежно антиномично.

«Свои антиномические суждения Бердяев выражал не только в афористической форме, как случайные исповедальные высказывания, — отмечал Степун. — Во многих книгах он выстроил на их основе своеобразную теорию познания. Он хотел быть не алогичным, а, как свойственно многим мистикам, транслогичным».

По мнению Степуна, философия Бердяева — «это вероисповедание, кредо. Отсутствие интуитивного дара рассказчика, а также отсутствие художественного таланта вынудило его выбрать квазифилософскую форму для выражения своих мыслей. Его понятия не являются строгими логическими понятиями, это поселившиеся на территории логики символы, и они не стремятся быть доказательствами, а убеждают лишь путем внушения».

А вот что писал Степун по поводу бердяевской терминологии: «Тот, кто хотя бы раз видел Бердяева в полемической баталии, непременно заметил бы, что он буквально на одном дыхании произносит термины, принадлежащие совершенно различным терминологическим системам. То он говорит о своих собственных, им самим выработанных понятиях, имеющих характер личных символов, то использует отжившие понятия своих оппонентов, даже не отдавая себе в том отчета. Эта двойственность его манеры выражаться характерна и для книг и статей Бердяева. Если не принимать в расчет эту двоякость бердяевского мышления, нельзя составить правильного представления о его мировидении. К правильному представлению о нем можно прийти, только если используемые Бердяевым слова и термины, связанные с той или иной ситуацией и взятые им из обыденного языка, сориентировать с конститутивной антиномичностью его экзистенциально обусловленных символов-понятий. Без этого окончательно и безнадежно запутываешься».

Очень ярок индивидуалистический оттенок его персонализма: «Индивидуум порожден биологическим родовым процессом. Индивидуум рождается и умирает. Личность же не рождается, она творится Богом. <...> Личность есть целостность и единство, обладающие безусловной и вечной ценностью. <...> Личность есть ценность, стоящая выше государства, нации, человеческого рода <...> и она, в сущности, не входит в этот ряд». Как высоко ставит Бердяев значение личности для всего мира, явствует из следующих слов: «Когда личность вступает в мир... то мировой процесс прерывается и принужден изменить свой ход, хотя бы внешне это не было заметно». Столь важное значение личности и факт ее господства в мире Бердяев объясняет, предположив, что «личность не есть часть универсума, универсум есть часть личности». Поэтому в жизни личностью не могут руководить ни закон, ни даже Бог. Любые причинно-следственные связи в отношениях между Богом и человеком просто немыслимы. Бог не объект, вновь и вновь повторяет Бердяев свою заветную мысль, Бог — субъект, с которым человек как личность может соединиться в глубине своей жизни.

«Примат свободы над бытием»

Бердяева часто называют экзистенциалистом, однако в смысле принадлежности к школе мыслитель им никогда не был. «Сам стиль и характер его философствования, глубина его мистического переживания и импрессионистический произвол высказываний были не просто чуждыми, но прямо враждебными тому, что традиционно, что можно передать ученикам, то есть школе. Он и сам не вышел из какой-то школы, не создал и своей, — констатировал Степун. — И все же в философствовании он исходил из глубин своего переживания, то есть своей экзистенции, а его пророчества и заявления богаче и оригинальнее, чем то, что мы находим у Хайдеггера, Ясперса или Сартра. …В его книгах много зорких предостережений и много требований, что позволяет ему с полным правом говорить о профетическом характере своего духа». При этом парадоксальной и противоречивой бердяевской мысли главным образом его русские критики неоднократно предъявляли справедливые упреки.

Вот как Бердяеву возражает Г. П. Федотов: Бог создал человека; существеннейшее в человеке — свобода, но она-то не создана Богом, а найдена в бездне. Не значит ли это, что Бог не сотворил самой сущности человека?

Нельзя подозревать Бога в том, что он принес в мир зло, однако и на человека нельзя возлагать вину за зло. Ведь, по Бердяеву, зло происходит из несотворенной свободы, и все же мир без свободы, которая по необходимости подчинилась бы добру, — это мир дьявола.

Самое существенное в человеческом бытии и жизни — творческий акт, но все творчество заканчивается неудачей. Тем не менее человек может создать нечто новое не только для себя, но и для Бога. Как же разрешаются эти противоречия?

Еще чаще, чем за противоречия, Бердяева порицали за склонность обобщать свои сугубо личные переживания и использовать обобщения в полемике, оп­ровергая другие мнения.

Кроме того, оценивая высказывания Бердяева, нельзя забывать о том, о чем он не раз говорил и сам о себе: его оценки очень часто были продиктованы особенностями момента, были слишком реактивными. При этом для Бердяева была характерна завороженность не только потоком своих идей, но и своих слов. Особенно ярко эта черта проявилась в эмигрантских работах философа, равно как и романтические метания из одной политической крайности в другу.

Вспоминая о начале своего философского пути, сам Бердяев признавался, что в те годы в него «проникали не только веяния Духа, но и влияния Диавола». Уже тогда определился основной пафос Бердяева — метафизика и этика свободы. Так, в книге «Смысл творчества. Опыт оправдания человека», посвященной раскрытию религиозного смысла творчества и заложившей основы его оригинальной религиозно-философской системы, главное — апология творчества как «активного проявления человеческой свободы». «Нужно выбирать между двумя философиями — философией, признающей примат бытия над свободой, и философией, признающей примат свободы над бытием... Персонализм должен признать примат свободы над бытием», — утверждал мыслитель. Свобода для него — это «безосновная основа бытия», она глубже всякого бытия.

Для метафизического обоснования такой свободы Бердяев создает своеобразную теорию, отчасти заимствованную у Якоба Беме (1575—1624). Согласно этому германскому мистику, Божество, Божественный мир первичнее личного Бога, а Бездна (Ungrund) первичнее Божества. Эта Бездна содержит в себе все возможности. Поэтому для Бердяева она есть чистая свобода. «Другими словами, — разъясняет Г. П. Федотов, — свобода не создана Богом, но Он сам рождается (не в порядке времени) из свободы и из этой же свободы, из Ничто, которое потенциально содержит в себе Все, Он творит мир. От того-то в основе мира и человека лежит свобода, и свобода не только к добру, но и ко злу. Эта Бемевская идея несет у Бердяева двойную службу: объясняет наличие зла в мире, т. е. делает возможным теодицею; и определяет свободу человека не только по отношению к миру, но и к Богу. Но такая концепция свободы трудно примирима с христианским пониманием Бога, как Существа Абсолютного. Здесь мы имеем дело с наиболее уязвимым местом филосо­фии Бердяева».

«Бердяев — философ трагической свободы» (С. А. Левицкий), а еще более точным является парадоксальное определение Бердяева как «пленника свободы» (о. В. Зеньковский и др.)

Но «высшею ценностью жизни является не свобода, а истина, ибо только истина обеспечивает подлинную свободу (Иоан. VIII. 32)», — писал, возражая Бердяеву, протоиерей Сергий Четвериков. Критикуя учение Бердяева о несотворенной свободе, Н. О. Лосский отмечал несоответствие этого учения христианской догматике. А многие в эмиграции вообще считали философское творчество Бердяева вредным для Церкви. Однако, по мнению полемизировавшего с ним Лосского, подобные критики упускали из виду, «что в исторической жизни христианства, как в церковной практике, так и в традиционных богословских учениях, есть много недостатков, которые оттолкнули широкие круги общества от Церкви. Чтобы вернуть их к Церкви, нужна работа таких светских лиц, как Бердяев, которые показывают, что эти недостатки могут быть устранены без утраты основ христианской Церкви. Выражая существенные истины христианства новым языком и в своеобразных понятиях, отличных от стиля традиционного богословия, такие философы, как Бердяев, пробуждают вновь интерес к христианству в умах множества лиц, отвернувшихся от него, и могут привлечь их к Церкви. Сохранение и дальнейшее развитие культуры, защищающей абсолютное достоинство личности, получает мощную поддержку, благодаря творчеству таких философов».

«Я сочувствовал „падению священного русского царства“»

Нужно сказать несколько слов о политической мысли Бердяева, которая занимала важное место в его творчестве. По этому поводу П. Б. Струве писал: «Несостоятельность и соблазнительность Бердяева — в двух прямо противоположных пороках. В отрешенности от живой жизни, с одной стороны, и, с другой стороны, в горделивой мании — от каких-то общих положений философского или богословского характера прямо переходить к жизненным выводам конкретного свойства. Вот почему случилось то, что ясные и простые, при всей их трудности и запутанности, проблемы конкретной человеческой политики они (философы типа Бердяева) возжелали подменить апокалиптическими вещаниями, ненужными и соблазнительными, ибо никому не дано конкретно-исторически истолковывать апокалипсис, а тем менее его исторически-действенно „применять“».

Незадолго до смерти Бердяев писал: «Я сочувствовал „падению священного русского царства“… я видел в этом падении неотвратимый процесс развоплощения изолгавшейся символики исторической плоти». При этом «всегда чувствовал не только роковой характер революции, но и демоническое в ней начало».

Далее в своей книге «Самопознание» философ утверждает, что после октябрьского переворота он почувствовал себя лучше, чем летом и осенью 1917 года. Осознавая «совершенную неизбежность прохождения России через опыт большевизма», Бердяев «понял коммунизм, как напоминание о неисполненном христианском долге». В то же время философ признается, что ощущал в коммунистической атмосфере «что-то жуткое… потустороннее»; его не могло не отталкивать моральное и эстетическое уродство большевиков. Прекрасный анализ политической эволюции Бердяева дал Г. Федотов: «Сообразно с колебаниями его политической мысли менялось и его отношение к большевизму в России. Было время (1917—1922 гг.), когда его негодование против коммунистической тирании не имело границ. Он сам жил в стране пролетарской революции и видел ее человеческое, а не только доктринерское лицо. Впрочем, и тогда уже он кое-что принимал в ней: например, приобщение широких масс к культуре и даже праведное возмездие. Действительно, Бердяев усвоил идею де Местра, что революции — суд Божий над народами. Из этой христианской идеи (не особенно связанной с его личной теологией) Бердяев сделал вывод, что нельзя идти против Божьего суда: всякая контрреволюция осуждена и революция может быть преодолена лишь изнутри, в своей имманентной эволюции. Это определило его отрицательное отношение к русскому белому движению от крайне правых до социалистов, боровшихся с большевизмом как с внешней и враждебной силой, поработившей Россию».

Знаменательно, что Бердяев, хотя и издал в 1923 году в Берлине книгу «Философия неравенства», где подверг русскую революцию убийственной критике за разрушение органической иерархии общества, «низвержение расы лучших», уничтожение культурной традиции, в дальнейшем вспоминал об этой работе редко и с неудовольствием. В своих позднейших трудах, связанных с социальной проблематикой и судьбами России, Бердяев «вернулся к революционной мистике, с которой когда-то в молодости начинал». Дрейф влево в конце концов едва не довел Бердяева до признания большевиков (в чем, правда, незадолго перед смертью философ раскаивался).

Этот факт, как правило, объясняют его ненавистью к национал-социализму и активным неприятием буржуазности, а также капризами его ума. Однако эти «капризы» были явно в немалой степени обусловлены генетикой. Почти во всех воспоминаниях о нем отмечается ужасающее впечатление, которое производил нервный тик, поминутно обезображивавший его красивое лицо. Сам он, упоминая о своей матери, которая часто повторяла, что «Бердяевы не совсем нормальны», пишет: «Семья наша была необыкновенно нервной. У меня была нервная наследственность, выражающаяся в моих нервных движениях. Это, вероятно, связано с судорожностью моей натуры, мои душевные движения также судорожны». А вот что писала двоюродная тетка Н. А. Бердяева, кн. О. В. Лопухина-Демидова: «Николай Бердяев страдает падучею болезнью и не может быть признан вполне умственно нормальным. Ненормальность умственная у них в семействе. Дед, генерал-лейтенант Бердяев, умер сумасшедшим, отец Николая страдает сильным нервным расстройством... Старший брат Николая Бердяева, Сергей, хотя и на свободе, но совершенно ненормальный человек». Разумеется, приведенные выше факты (не очень уместные в поминальной статье) не умаляют ни благородства личности Бердяева, ни рыцарственного характера его философии.

В радиопередаче, посвященной 50-летию со дня смерти Бердяева, сотрудник радио «Свобода», выдающийся культуролог Б. М. Парамонов утверждал: «Лучшее, что мы можем сегодня сделать с Бердяевым и для Бердяева, — это сохранить его в культурной памяти как некую антикварную ценность». Однако гораздо раньше и точнее о значении чтения мыслителя высказался Ф. Степун: «Изучение Бердяева обогащает человека, если он всецело доверяет ему. Изучение Бердяева подарит ему более широкое бытие, изменит его бытие. И здесь не нужны разъяснения, это богатство само собой постепенно придет к читателю из мучительной и противоречивой темноты Бердяева».

«Современный мир ищет „благ“ жизни, силы жизни, но не ищет „смысла“», — горестно констатировал Бердяев. Непреходящее значение его творчества заключается именно в бескорыстном и самоотверженном поиске «смысла».

Литература

Бердяев Н. А. Собр. соч., т. 1—5. Париж, 1983—1997.

Бердяев Н. А. Философия свободы. М.,1989.

Бердяев Н. А. Смысл творчества. М., 1989.

Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990.

Бердяев Н. А. Смысл истории. М., 1990.

Бердяев Н. А. Самопознание (Опыт философской автобиографии). М.,1991.

Бердяев Н. А. О назначении человека. М., 1993.

Бердяев Н. А. Философия свободного духа. М., 1994.

Бердяев Н. А. Царство Духа и царство Кесаря. М., 1995.

Бердяев Н. А. Истина и откровение. СПб., 1996.

Бердяев Н. А. Духовный кризис интеллигенции. М., 1998.

Бердяев Н. А. Русская идея. М., 2000.

Бердяев Н. А. Новое средневековье. М., 2002.

Бердяев Н. А. О рабстве и свободе человека. М., 2003.

Полторацкий Η. Π. Бердяев и Россия. Нью-Йорк, 1967.

Н. А. Бердяев: pro et contra. Антология, кн. 1. СПб., 1994.

Волкогонова О. Д. Бердяев. М., 2010.

Степун Ф. Н. А. Бердяев // Степун Ф. Мистическое мировидение. СПб., 2012.

Шауб И. Ю. Авторы «Вех» и революция 1917 г. Труды III Международных Исторических чтений, посвященных памяти генерал-лейтенанта Н. Н. Головина. 10—14 сентября 2012 г. СПб., 2013.