Последствия эксперимента

За две недели существования БСР вооруженными отрядами Красной гвардии в Мюнхене были захвачены железнодорожный вокзал, резиденция и казармы. Из-за стачек прекратили работать предприятия. Крупные городские отели превратились в оружейные склады. На улицах шли серьезные бои с применением пушек, автоматов и ручных гранат. В неразберихе оживились грабители. Телефонная и телеграфная связь с остальным миром была практически прервана, газеты закрыты. Практиковалось взятие заложников. Революционный трибунал, состоявший из девяти рабочих, судил по своему разумению.

В результате захвата выездных путей город оказался блокированным, что быстро привело к нехватке продуктов питания и топлива. Фальшивые банкноты, которые, как предполагалось, были привезены из России¹, представляли аферу коммунистов². Только на оплату службы красногвардейцам ежедневно должно было идти 500 000 марок³, а средства уже были исчерпаны.

Сведения о событиях в Мюнхене сложными путями, но все-таки попадали в германскую⁴ и зарубежную прессу⁵. Примером может служить материал корреспондента шведской газеты фон Гюльсена, которому посчастливилось выбраться из Мюнхена. Он писал: «Кажется, в последние дни внутренние противоречия сильно обострились. Прежде всего это противоречия между собранием в Хофбройхаузе и собранием Центрального совета во дворце Виттельсбахов»⁶.

По мнению некоторых исследователей⁷, в целом влияние Москвы на события в Мюнхене во время двухнедельного правления Левина и Левинэ можно считать незначительным. Это подтверждается частым обращением советского наркома В. Чичерина к находившемуся в Будапеште Бела Куну, от которого в Россию через Чепельскую радиостанцию в основном и шли вести о событиях в Мюнхене⁸. Но созданная не без давления коммунистов обстановка в городе явилась воплощением идей, сформулированных в работе Ленина «Государство и революция» (1917).

Если финансовые затраты на события, происходившие в Венгрии под руководством Б. Куна (содержание армии, средства на внутреннюю и внешнюю пропаганду и прочие издержки), по примерным оценкам прессы, составили 14 млн крон⁹, то «стоимость» мюнхенских событий второй половины апреля 1919 года оценивалась в 150 млн марок¹⁰.

Революционные события в Мюнхене имели для города и его жителей серьезные последствия. По опубликованным вскоре данным, убытки от революционных экспериментов оценивались в четверть миллиарда марок, а число убитых и раненых на 7 мая 1919 года составило 170 и 770 человек соответственно¹¹.

Представление о количестве находившегося в Мюнхене оружия дает одна из газет: к 10 мая 1919 года в пункты приема поступило: 169 полевых орудий, 11 тяжелых орудий, 760 пулеметов, 21 351 винтовок, карабинов и пистолетов, 70 000 единиц холодного оружия, 30 000 ручных гранат и 8 000 000 патронов¹².

 

«Русская троица» баварских вождей

Как воспринимали Левина и его соратников представители государственной власти Германии? Корреспонденты газет некоммунистического толка не скупились на их характеристики, называя то «бандой сумасшедших, фантастов, фанатиков и преступников»¹³, то «тщеславными чужаками-агитаторами», то «кучкой руководящих смутьянов»¹⁴, то «нравственно и морально совершенно разложившимися субъектами»¹⁵. В листовке правительства И. Гофмана¹⁶ (вторая половина 1919 года) они именовались «кучкой пришлых большевистских агентов», «нелюдями»¹⁷. Прусский посланник в Мюнхене граф фон Цех¹⁸ считал их «русской троицей», состоявшей из евреев¹⁹. В одной из листовок Левин попал в разряд «физически и духовно прокаженных».

Известная писательница Изольда Курц, автор одного из первых эссе о мюнхенских событиях, восприняла коммунистов Левине, Левинэ и Аксельроде как «террористическую группу». Левинэ представлялся ей «самым опасным, самым беспощадным и, вероятно, самым значительным среди вождей», Аксельрода она охарактеризовала как «ужас всех банков» ²⁰.

Заключенный в тюрьму анархист Э. Мюзам, пытаясь осмыслить недавние мюнхенские события, писал: «Мои опасения, возникшие при еще образовании КПГ, что партийный дух и нетерпимость вызовут рост партийного чиновничества и вместе с ним скрытую реакцию, устрашающе оправдались. Внезапно всплыли неизвестные Левин, Левинэ, Дитрих²¹, Мортен²², Шуман и, не имея представления об особых обстоятельствах в Мюнхене, вдруг захватили лидерство… Самое странное, что их действия, хотя большей частью это были русские, полагавшие, что они владеют великолепным наследием большевизма, полностью противоречили большевистским идеям, насколько это было возможно»²³.

 

Москва, Денежный переулок

Отвлечемся ненадолго на семью Левин/Левиных, жившую в Москве. С 1902 года Екатерина Федоровна, мать большого семейства, сделалась владелицей двухэтажного особняка с мезонином № 13 в Денежном переулке²⁴, который был приобретен у музыкального издателя К. А. Гутхейля.

В Денежном переулке издавна селились состоятельные люди. Особняк сохранился до настоящего времени и теперь относится к Министерству иностранных дел РФ.

С Екатериной Федоровной жила семья ее дочери Ольги Людвиговны. Здесь прошли ранние годы племянника Левина, будущего академика АН СССР Льва Арцимовича. Семья Ольги занимала пять комнат второго этажа.

Вскоре после октябрьского переворота в Петрограде военные действия начались и в Москве. Денежный переулок попал под перестрелку эсеров с бойцами красных отрядов, в результате чего был разрушен особняк напротив дома Е. Ф. Левин. В начале июля 1918 года Денежный стал местом убийства германского посла В. фон Мирбаха²⁵. А немногим позже в одном из домов этого переулка (№ 5) расположился Исполком Коммунистического Интернационала.

«До 1919 г. наша семья (отец, мать, две мои сестры и я), — писал академик Л. Арцимович, — жила в Москве. В 1919 г. из-за тяжелого продовольственного положения мы были вынуждены выехать из Москвы»²⁶. Е. Ф. Левин осталась. В апреле 1921 года, до возвращения сына, она находилась на лечении в санатории ЦК Покровское-Стрешнево²⁷, а в 1927 года обитала на окраине города и занималась торговлей бельем на Сухаревском рынке²⁸.

 

«Отталкивающий тип» или «самый симпатичный»?

Вернемся, однако, к Левину. Словесных его портретов не так много. Их авторы — как его идейные противники (например, Ю. фон Цех, Л. Скийоппа²⁹), так и соратники (К. Ретцлав³⁰). Так, 5 мая 1919 года Цех доносил: «Левин, искусный оратор, оказывает сильное воздействие на своих слушателей… Но, по существу, он является выхолощенным фразером без внутреннего стержня. Однажды во время беседы он заявил, что ни на секунду не задумается перед тем, как поставить меня к ближайшей стенке и расстрелять. Когда же я ответил ему, что я полностью в его распоряжении и подходящая стенка уж наверняка найдется, он тут же сдал назад и постарался принять обходительный тон. Он, впрочем, отрицал любое официальное участие в новом правительстве и действовал только за кулисами»»³¹.

Папский аудитор Л. Скийоппа оставил еще менее привлекательный портрет Левина: «Молодой парень, русско-еврейского происхождения, примерно 30-35 лет. Бледный, неопрятный, с невыразительными глазами, грубым голосом с наглыми интонациями: действительно отталкивающий тип, однако с интеллигентной и хитрой миной на лице»³².

Самый подробный, но и самый нейтральный портрет М. Левина был составлен баварской полицией (8 мая 1919 года): «34 года, но выглядит моложе, рост 170-175 см., стройный, сильный, лицо вытянутое, бледноватое, брюнет, волосы густые, зачесанные назад, на затылке коротко стриженные, маленькие баки, обычно без бороды, глаза серо-голубые, лоб высокий, неярко выраженный орлиный нос, полные губы, при разговоре нижняя губа заметно выпячивается вперед, ущербные, неровные зубы, сутулая спина, шаркающая, вялая походка, страстный курильщик…»

Ретцлав, будучи вначале ответственным за охрану лидеров БСР (Левинэ, Левина, Будиха и Фрелиха), подробно описал Макса Левина как «интересное явление»: это был самый популярный, темпераментный оратор, прекрасно владевший вниманием слушателей. Конечно, собравшимся импонировало то, что перед ними выступал дипломированный биолог: имя его дополнялось магическим словом «доктор», которое, однажды возникнув, так и сопровождало Левина до конца его дней. Свою речь о современных событиях он пересыпал сравнениями из истории, народными поговорками, анекдотами. Любил тут же, на публике, зачитывать цитаты из свежих немецких и иностранных газет. Мог говорить безо всякой устали два часа. Быстро и находчиво реагировал на вопросы. Но Ретцлав, присутствовавший на трех или четырех его выступлениях, много позже признал, что все «они были повторением первого. Такие же бурные, такие же интересные, и, как вскоре Левин должен был увидеть своими глазами, полные самообмана»³³.

Ретцлав, близко знавший Левина, назвал его «самым симпатичным человеком», которого в Швабии считали своим. Несмотря на склонность к богемному стилю жизни, он избегал экстравагантности, всегда был одет по-бюргерски и гладко выбрит и производил впечатление благополучного ученого. У Левина в одном из мюнхенских кафе был свой столик, за которым он диктовал статьи, отвечал на письма. Он посещал почти все театральные представления и концерты.

 

Луиза Шеллер-Гейслер-Левина

Упомянул Ретцлав и спутницу Левина, не назвав ее имени. В ту пору это была Луиза (Лу) Шеллер. На декабрьском Общегерманском Конгрессе рабочих и солдатских депутатов в Берлине она работала стенографисткой³⁴.

Луиза родилась в Мюнхене 26 января 1899 года в семье служащего Министерства иностранных дел Франца Шеллера³⁵. Обучалась в народной школе, год в средней школе и два года в коммерческой школе, где приобрела востребованную в то время специальность стенографистки и машинистки. В 1916 году она вошла в ряды Независимой социал-демократической партии Германии. В 1918 году вступила в брак со швейцарцем Гейслером³⁶. С 1919-го состояла членом СДП Швейцарии в секции Коммунистического Интернационала. Брак, по всей видимости, был недолгим, но в истории коммунистического движения она известна под фамилией Гейслер³⁷. Сохранила она и швейцарское гражданство.

В феврале 1919 года вступила в «Союз Спартака». Весной того же года начала работать стенографисткой в Мюнхене в Комитете действия. 10 мая³⁸, вскоре после вступления белогвардейцев в Мюнхен (4 мая 1919 года), была арестована по обвинению «в государственной измене и организации содействия побегу коммунистов». Через два месяца за недостатком улик была интернирована в Швейцарию. В декабре 1920 года отправилась в Вену, где в то время в заключении находился Макс Левин, и до апреля следующего года работала в ЦК КП Австрии. В августе того же года через рижскую границу она прибыла в Россию. В документах Луиза значилась как Шеллер-Левина. В Москве по рекомендации венгерского коммуниста М. Ракоши³⁹ была принята в Коминтерн.

 

Побег и розыск

«В мае 1919 года после падения БСР [я] бежал по требованию ЦК КПГ», — записал Левин в анкете. Он отдавал себе отчет, что в случае задержания ему грозит расстрел. Незадолго до провала БСР из паспортной экспедиции были похищены формуляры заграничных паспортов⁴⁰. Ими и воспользовались лидеры-коммунисты. Им осталось только вклеить фотографии и вписать вымышленные имена⁴¹. Дальше каждый решал, как спасать свою жизнь.

Евгений Левинэ, скрывавшийся в Мюнхене на квартире художника Б. Шмидта⁴², был схвачен 14 мая⁴³, осужден военно-полевым судом как один из виновников разразившейся гражданской войны⁴⁴ и, несмотря на протесты, 5 июня 1919 года расстрелян.

Левина обвинили в государственной измене и объявили в розыск⁴⁵. Баварская полиция, играя на патриотических настроениях граждан, особо подчеркивала, что, хотя он и «служил в немецкой армии», испытывал фанатичную ненависть к Германии и жаждал ее унижения⁴⁶.

Вначале полиция посулила тому, кто окажет ей помощь в поимке Левина, 10 тысяч марок⁴⁷. Через месяц тщетных поисков сумма была утроена. Сведения о нем получили правоохранительные органы соседних стран.

Пресса публиковала сообщения, что его видели то в Куфштейне, то в Аугсбурге, а в конце июня 1919 года железнодорожная полиция арестовала в Бамберге похожего на Левина мужчину. Задержанным оказался тридцатилетний писатель, историк, критик и спартаковец Карл Эйнштейн⁴⁸.

«Случайное стечение благоприятных обстоятельств, — писал Левин сестре Ольге 4 апреля 1920 года из дома для умалишенных под Веной [Штайнхоф. — Н. З.], куда его перевели из тюрьмы⁴⁹, — дало мне возможность на пятый день по капитуляции города, в котором царила белогвардейская вакханалия, бежать. — Ввиду того, что за мою голову была объявлена премия 30 000 марок и моя счастливая физиономия красовалась на публичных местах всех городов и городков Германии, продолжать революционную работу даже нелегально было невозможно».

 

Арест в Вене

Покинув Мюнхен, Левин проделал пешком путь на север Баварии⁵⁰. Из другого источника известно, что во время побега он воспользовался прибежищем в крестьянском дворе поселка Бланкенбург в Верхней Баварии⁵¹. Затем он через Чехословакию добрался до Вены, где в течение двух месяцев пытался «найти себе окошечко на восток, чтобы тихо и благочинно улизнуть. Наконец, все почти уже было налажено и к отъезду готово, как вдруг меня на улице схватили два джентльмена… Это случилось 6 октября [1919 года. — Н. З.]»⁵². Задержан был Левин на улице 9-го округа Вены, неподалеку от ресторана Colosseum. Бывший вождь БСР внешне напоминал бородатого англичанина-путешественника. Он довольно долго не хотел признаваться, что он и есть объявленный в розыск Левин.

По свежим следам, через пару дней после его ареста, зальцбургская газета опубликовала статью, посвященную, можно сказать, «казусу Левина». Макс Левин был назван «мотором», «главой» большевизма и коммунизма в Мюнхене. «Макс Левин из Москвы — типичный авантюрист, — писала газета. — В нем соединились все те черты, которых не должен иметь народный вождь»⁵³. В статье приведены слова Левина, характеризующие его отношение к Эйснеру: «Если К. Эйснер не возьмет курс на революцию и не защитит этот курс от Ауэра⁵⁴ и сторонников, то мы сбросим кабинет Эйснера, и кровопролитие не будет для нас преградой».

Получив сведения о задержании Левина, Бавария потребовала у правительства социал-демократа К. Реннера⁵⁵ его выдачи. 29 октября 1919 года Мюзам отметил в своем дневнике: «Для Левина все еще существует опасность быть выданным. Но его шансы выросли благодаря тому, что г-н Мюллер-Мейнинген⁵⁶ в дикой жажде крови послал в Вену государственного прокурора Либериха⁵⁷, чтобы добиться выдачи [Левина. — Н. З.], но этот разбитной палач своей назойливостью так довел австрийцев, что после резких заявлений и выпадов по отношению к Рейху они поспособствовали отъезду Либериха…»⁵⁸.

В австрийских социал-демократических кругах требование Баварии выдать ей Левина вызвало возмущение бесцеремонностью вмешательства в законодательную систему страны. Правительство Австрии напомнило баварскому руководству, что Вена не имела договоров о выдаче преступников-иностранцев ни с Рейхом, ни с Венгрией, ни с одним из государств-правопреемников. Венская социал-демократическая Arbeiter-Zeitunug печатала подробнейшие материалы, где разъяснялась юридическая неправомочность выдачи Левина, хотя и признавалось, что в провозглашении советской диктатуры в Баварии он принимал «самое большое участие»⁵⁹.

«Венский суд 1-й и 2-й инстанции, — сообщал сестре Левин, — постановил выдать меня черносотенным баварским палачам, но совет министров пока еще не подтвердил своим вотумом это решение суда. Таким образом, я все еще вишу между небом и землей. Будь они прокляты, сволочи»⁶⁰.

 

«Прекрасный человек» Бела Кун

В Штайнхофе Левин встретил шестерых венгерских комиссаров, арестованных на немецко-австрийской границе при побеге из также рухнувшей Венгерской советской республики. Среди них оказался Бела Кун, бывший глава этой республики⁶¹.

Расходы на содержание Куна и Левина в Штайнхофе взяла на себя СДП Австрии. Бывшие вожди обходились ей в день примерно по18 крон каждый⁶².

Левин писал сестре: «Какой прекрасный человек Бела Кун. Это революционер огромной энергии, товарищ с искренней и открытой душой ребенка, одним словом, русский человек <…>. Я в Бела Куна влюбился по уши. Его как-то сразу, экспромтом начинаешь любить, обменявшись с ним лишь парою слов. Удивительный человек. Как будто природа его создала только для того, чтобы в зеркале этого создания любоваться самой собой»⁶³.

После того как Кун был выслан в Россию вместе с русскими военнопленными⁶⁴, этот «прекрасный человек» был назначен членом Реввоенсовета Южного фронта и стал ближайшим соратником М. Фрунзе. Кун и его приспешники (Р. Залкинд и др.) запомнились уцелевшим свидетелям трагических событий в Крыму как безжалостные палачи, истреблявшие не только своих противников (офицеров-белогвардейцев, которых они обманом заманили в свои сети), но и мирное население, включая стариков, женщин и детей.

 

«Бавария сделает все, чтобы заполучить меня»

В Штайнхофе Левин находился в неведении относительно своей судьбы и, не желая ее осложнять, написал сестре Ольге процитированное выше письмо. Оно вполне могло оказаться последним.

Так как Левин не сомневался, что его письмо будет вскрыто, он не вдавался в подробности событий в Мюнхене, о которых, безусловно, был осведомлен как никто другой. Нет там ни слова и о связи БСР с революцией в России. Он писал: «14 апреля прошлого года [1919-го. — Н. З.] товарищ Женя Левинэ и я были поставлены во главу Баварской пролетарской диктатуры. Сами не ожидая быстрого хода развития революционного движения, мы вдруг очутились в таком круговороте событий, где, несмотря на всю незрелость объективной ситуации, пришлось все-таки открыть огонь по неприятельским позициям. Воленс-ноленс мы вдруг оказались машинистами на быстро мчащемся паровозе пролетарской социальной революции. Ровно две недели мы мчались. Вследствие отсутствия поддержки со стороны рабочего класса остальных союзных государств Германии, главным же образом благодаря слабому развитию классовых противоречий, а следовательно, и классового самосознания баварского пролетариата, наконец, политической и экономической отсталости южной Германии, и вообще мелко-буржуазной клерикальной Баварии, в частности, диктатура авангарда мюнхенского пролетариата не выдержала напора реакции, т. е. белогвардейской армии Носке⁶⁵, двинувшего на нас войско приблизительно 100 тысяч штыков с пулеметами, минометами, гаубицами, аэропланами и прочими остроумными изобретениями „культуры“ капиталистической эпохи. Рабочие Мюнхена дрались, как львы, несмотря на полное отсутствие каких-либо перспектив на победу, несмотря также на открытый саботаж со стороны предателей революции, „товарищей“ из лагеря социал-шовинистов и так называемых „независимых социал-демократов“»⁶⁶.

11 октября 1919 года газета Die Rote Fahne опубликовала письмо Левина, направленное К. Томану⁶⁷, в котором просил незамедлительно предпринять шаги по выяснению вопроса о его обвинении. «Так как ни в Вене, ни где-то в пределах Немецкой Австрии я не занимался политикой, — писал Левин, — так как я вообще нахожусь здесь не по доброй воле, а как беженец на пути в Москву, как беженец политический, преследуемый за государственную измену, то я рассматриваю свое задержание как противоречащее признанному теперешним правительством праву на убежище и самым решительным образом требую моего освобождения. Если бы речь шла о нарушении принятых в стране законов, то оно было только в том, что я находился здесь несколько недель без отметки в полиции, что не было сделано по понятной причине.

Так как у меня ни в коем случае нет иллюзий относительно судебных разбирательств, которые мне предстоят, несмотря на то, что влиятельные места в правительстве заняты социал-демократами, называющими себя марксистами, у меня нет причины верить, что мне позволят видеть всех лиц, которые заинтересованы в моей судьбе.

Само собой разумеется, Бавария сделает все, чтобы заполучить меня. Почином к тому может рассматриваться речь государственного адвоката в мюнхенском процессе по убийству заложников. <…> Конечно, жажду выдачи свяжут с обычным, а не с политическим преступлением»⁶⁸.

23 октября 1919 года представители баварской социал-демократической партии обратились с письмом через газету Die Rote Fahne к австрийским социал-демократам, в котором говорилось, что у всех, кто общался с Левиным, нет и тени сомнения в его личной честности и что весь мюнхенский пролетариат выступает против его выдачи жаждущему мести врагу⁶⁹.

 

В Советскую Россию

Если новости о судьбах венгерского комиссара Б. Куна и его товарищей не сходили с газетных полос в течение нескольких месяцев вплоть до того момента, когда Кун появился в Петрограде, то сведения об освобождении Левина скудны. Инстанции, через которые шли переговоры об освобождении Левина, видимо, были теми же, что и у Куна. Для большевистской России они оба были гражданами иностранных государств, не прекращавших добиваться их выдачи, чтобы покарать их как государственных преступников. Однако и Кун в Венгрии, и Левин в Баварии действовали в российских интересах, и бросать их на произвол судьбы Советская Россия не желала.

Переговоры об отправке Куна «с товарищами» в Россию Вена вела через советского уполномоченного М. М. Литвинова, пребывавшего в ту пору в Копенгагене⁷⁰. В литературе есть упоминание о наличии документов Левина в фонде Литвинова ⁷¹.

Кун был противозаконно присоединен к большой группе русских военнопленных, направлявшихся в Россию на выделенном Антантой пароходе «Лиссабон». Что касается Левина, то одни газеты писали, что он также находился в этой группе, а другие это опровергали, считая, что он все еще оставался в Штайнхофе. Присутствие Куна было обнаружено, и весь транспорт был задержан. После дополнительных переговоров германской и австрийской сторон Кун был освобожден и смог продолжить путь в Россию, а Левин появился в Москве только через десять месяцев.

Уже после того, как Левин оказался в Советской России, подробности его освобождения опубликовала Neue Freie Presse⁷². «Баварское правительство требовало его выдачи не из-за политических, а из-за обычных преступлений», — говорилось в статье. Австрия от выдачи отказалась, а высылка не устраивала Левина. Он подал апелляцию, которую правительство отклонило. Соседние с Австрией страны не соглашались его принять или предоставить возможность пересечь их территории. Тогда пришлось пойти на авантюру: «Он получил право находиться здесь [в Вене. — Н. З.] под фамилией Зейдлер. Вначале под этой фамилией он жил в пансионе 8-го округа, потом в отеле и, наконец, на частной квартире. Говорили, что в последней за некоторое время до этого якобы застрелилась из пистолета, принадлежавшего М. Левину, из-за несчастной любви к вождю-спартакисту его секретарь и машинистка»⁷³. Как дальше перемещался Левин и под каким именем он перешел границу, газета ничего сообщить не смогла. 28 июня 1921 года из Стокгольма была получена депеша, что М. Левин отметился на границе у командования кавалерийского отряда Красной армии и направился в Москву⁷⁴. Сам же Левин по понятным причинам о своем освобождении предпочитал не распространяться.

Племянница Левина писала, что он смог приехать в Москву в результате обмена политзаключенными по инициативе советского правительства. Но это не так. Действительно, был момент, когда Левина собирались обменять на австрийского экономиста Нейрата, который в феврале 1919 года приехал в Мюнхен, чтобы обсудить социально-экономические проблемы в правительстве К. Эйснера и был впоследствии арестован.

К десятилетию Баварской советской республики, весной 1929 года, Максу Левину как одному из уцелевших ее лидеров, была заказана статья⁷⁵. Ссылаясь на «стратегов классовой войны, какими являлись Маркс, Энгельс и Ленин», он высоко оценил значение победы социальной революции в Германии и недолгого существования БСР. Заключая статью, Левин писал, что «баварский пролетариат и в первую очередь его авангард — баварская коммунистическая партия — могут спокойно предстать перед судом истории. Худо ли, хорошо ли, коммунисты отдали баварскому рабочему классу все, что было в их силах и способностях».

Окончание следует.