В 1912 году из Одессы во Флоренцию уезжает учиться Марк Слоним. Перед этим он окончил 3-ю мужскую гимназию. Среди знаменитых ее выпускников — Василий Кандинский, Александр Козачинский, Сергей Королев. Именно Марк Слоним — писатель, критик, переводчик, издатель, живший в 1922—27 гг. в Праге и работавший литературным секретарем «Воли России» — предложил Марине Цветаевой опубликовать в еженедельнике «Приключение» ее драму в пяти картинах, основанную на материале четвертого тома «Истории моей жизни» Джакомо Казановы, кавалера де Сейнгаля. Пьесу «Феникс» о последних днях Казановы Цветаева переписала специально для «Воли России». А Слоним перевел для берлинской «Невы» первый том воспоминаний Казановы и написал к нему предисловие. Это издание сейчас является библиографической редкостью.

В 1919 году из Одессы вместе с семьей уезжает в Ялту, а оттуда через Стамбул, Софию и Вену в Берлин Вера Слоним, будущая жена Владимира Набокова (она жила в Одессе на нынешней улице Белинского, 22 — там сейчас стоит Театр Музыкальной комедии). Их союз считается одним из удачнейших и плодотворнейших в мировой литературе; сам Набоков называл его «божественным пасьянсом». Героиню самого нашумевшего романа Набокова Лолиту часто сравнивают с Заирой, юной русской возлюбленной Казановы.

Когда в 1937 году Набоковы решают уехать из Германии (оставаться там было небезопасно), Вера с сыном Дмитрием перебирается на несколько месяцев в Прагу, где много лет жила мать Владимира Набокова, Елена Ивановна, его брат Кирилл и сестры Ольга и Елена. Последний пражский адрес Елены Ивановны Набоковой — Koulova 8. Буквально на соседней улице живет сейчас журналист и писатель Иван Толстой, чей прадед, Борис Михайлович Шапиров, почетный лейб-медик Двора его Императорского величества, председатель лечебной комиссии Главного управления Российского общества, приятель Сергея Юльевича Витте и Даниила Кирилловича Заболотного, родился в 1851 году в еврейской семье в Одессе.

А вот Казанова, увы, в Одессе не жил и даже не бывал. Он умер вскоре после основания города, в 1798 году. Хотя, конечно, мог бы и успеть… Но дела в Духцове были важнее: нужно было работать над мемуарами. Хотя был один случай, когда судьба свела Казанову на дуэли с одним важным для Одессы человеком. Но об этом чуть позже. А пока — Духцов.

Знаменитый замок…

От Праги до Духцова — чуть меньше часа езды.

Первое письменное упоминание о крепости Духцов датируется 1385 годом. Она сгорела в 1425 году и не была восстановлена. После 1473 года Павел Каплирж из Сулевиц построил новый замок, который позже купил Вацлав Попел из Лобковиц. В 1642 году замок стал собственностью семьи Вальдштейнов.

Вальдштейны и Лобковицы — самые, пожалуй, знатные фамилии в Богемии. Известнейший из Вальдштейнов — генералиссимус Альбрехт фон Валленштейн (фамилию изменили для благозвучия на немецкий манер), воспетый множеством писателей, в первую очередь — Фридрихом Шиллером. В XVI—XVII веках существовало шесть основных ветвей рода Валленштейнов с резиденциями в Бртнице, Добровице, Духцове, Детенице, Ломнице и Степанице. Но нас интересует именно духцовская ветвь, которая была примечательна четырьмя бездетными братьями, жившими в эпоху наполеоновских войн.

Старший, Йозеф Карл фон Вальдштейн, и приютил в Дуксе Казанову, назначив его своим библиотекарем, хотя прав и обязанностей у того было гораздо больше. Казанова стал достопримечательностью замка, он был блестящим собеседником во время организуемых графом балов, скачек и других мероприятий. Освоившись в Духцове, он стал давать графу советы по усовершенствованию жизни и хозяйства в замке — да так, что нажил себе врагов в лице мажордома и его друзей. Ему пришлось претерпеть немало унижений, но все вознаградилось сторицей — в конце концов Йозеф Карл попросту уволил всех обидчиков Казановы.

Тот замок в Духцове, который мы видим сегодня, был построен в 1675—1685 гг. при Яне Бедржихе Вальдштейне, 16-м пражском архиепископе и великом магистре единственного чешского ордена — Ордена рыцарей креста с красной звездой, по проекту архитектора Яна Баптиста Матея, автора таких знаковых пражских зданий, как храм святого Франциска Ассизского на площади Крестоносцев, Тосканский дворец в Градчанах, летний дворец Троя, Манеж Пражского Града.

В 1707 году барочный замок в Духцове был расширен двумя боковыми крыльями. Во дворе установили четыре статуи из мастерской Матиаша Бернарда Брауна, главного скульптора тогдашней Праги, три его работы украшали Карлов мост. Он же создал скульптуры для церкви Благовещения Девы Марии, построенной к 1722 году в Духцове по планам итальянского архитектора Марко Антонио Каневале. В оформлении церкви, соединенной с южным крылом замка, участвовали один из лучших художников того времени Вацлав Вавринец Райнер и Франтишек Максмилиан Канька, ставший вскоре придворным архитектором императора Карла VI.

С расширением комплекса в 1731 году появился сад с фонтанами, созданный как уменьшенная копия Версаля. Период барокко в замке завершился строительством графской больницы с церковью Успения Пресвятой Девы Марии, украшенной фреской Райнера. Всех своих работников Вальдштейны лечили бесплатно.

В середине XVIII века приобрел популярность курорт Теплице, а с ним и расположенный по соседству Дукс. Здесь проводились театральные и музыкальные представления, банкеты и торжества. Среди гостей были Шиллер, Гете, Бетховен, Шопен, знаменитый либреттист Лоренцо да Понте, князь Шарль де Линь. Останавливался в Духцове и российский император Александр I.

Вот в таком замке и провел последние тринадцать лет своей жизни Джакомо Казанова.

…и его знаменитый библиотекарь

Приехавший в Духцов Казанова был уставшим шестидесятилетним мужчиной, давно познавшим неудачи на любовном фронте.

За спиной Казановы были тысячи километров путешествий по Европе, знакомство с сильными мира сего — европейскими монархами, папами, кардиналами, общение с Вольтером, Гете и Моцартом, скандалы, тюремные заключения и побеги — собственно, первая слава пришла к нему после побега из венецианской тюрьмы Пьомби. И тихий, провинциальный Духцов казался ему чуть ли не темницей. Он порывался убежать — в Дрезден к родным, в Вену, Прагу, — но обязательно возвращался. Все же годы были уже не те, да и не ждали его нигде. А у Вальдштейнов были кров, стол, книги… И постепенно Казанова свыкается. Что еще делать в тихом городке долгими зимами, как не вспоминать и писать?

А писать было о чем.

Он видел множество людей и стран и перепробовал множество профессий. Родившийся в семье актера и танцовщика Гаэтано Джузеппе Казановы и актрисы Дзанетты Фарусси первенец был не только вундеркиндом (в двенадцать лет он поступил в Падуанский университет и в семнадцать его окончил), но и, как сказали бы сейчас, мультипотенциалом, то есть человеком, который при благоприятных условиях может развить до высокого уровня столько компетенций, сколько захочет. Начав с церковной юриспруденции и даже будучи посвященным в послушники, он вскоре бросил это занятие и пробовал себя в медицине, был одно время офицером Венецианской республики, подрабатывал скрипачом, был референтом сенатора, организовал во Франции первую лотерею, продавал в Голландии облигации, основал свою мануфактуру, занимался коммерческим шпионажем и работал на инквизицию. А еще был масоном, оккультистом, выдавал себя за розенкрейцера и алхимика…

Правда, многие современники считали, что амбиции Казановы были велики, а достигнутые им успехи несущественны. Лоренцо да Понте, либреттист Моцарта, которому, возможно, Казанова давал советы, касающиеся либретто «Дон Жуана», писал о нем: «Этот необычный человек никогда не любил оказываться в неловком положении». А князь Шарль де Линь, австрийский фельдмаршал и дипломат, служивший одно время у Потемкина и друживший с Казановой, утверждал: «Единственными вещами, о которых он ничего не знал, были те, где он считал себя знатоком: хороший вкус, правила танца и устройство мира. Только его комедии не смешны; только его философским сочинениям не хватает философии — все остальные наполнены ею; там всегда есть что-то веское, новое, пикантное, глубокое. Он кладезь знаний, но цитирует Гомера и Горация до тошноты. Его ум и его остроты подобны аттической соли. Он чувственен и щедр, но огорчи его хоть чем-нибудь — и он становится неприятен, мстителен и мерзок. <…> Он ни во что не верит, но только лишь в невероятное, будучи суеверным во всем. К счастью, у него есть честь и такт <…>. Он любит. Он жаждет получить все. <…> Он горд, потому что ничего из себя не представляет». И, несмотря на все это, де Линь признается: «Это самый интересный человек нашей эпохи. Кажется, что на свете нет ничего, на что бы он не был способен».

Внешность Казановы де Линь описывал так: «Он был бы красив, когда бы не был уродлив: высок, сложен как Геркулес, лицо смуглое; в живых глазах, полных ума, всегда сквозит обида, тревога или злость, и оттого-то он кажется свирепым. Его проще разгневать, чем развеселить, он редко смеется, но любит смешить; его речи занимательны и забавны, в них есть что-то от паяца Арлекина и от Фигаро».

«Всю жизнь я оставался рабом своих чувств»

Казанова умел дружить. И находить покровителей. А еще он постоянно пробовал свои силы на литературном поприще. Собственно, писали в то время очень и очень многие. Тот же князь де Линь оставил после себя тридцать четыре тома записок. Другой друг Казановы, французский министр иностранных дел кардинал Франсуа Иоаким Пьер де Берни, писал стихи и поэмы, да так много, что хватило на два собрания сочинений.

Казанова не отставал. Его главное произведение, «История моей жизни», насчитывает двенадцать томов и более трех с половиной тысяч страниц. А до этого были написаны комедия «Молюккеида», трехтомная «История смуты в Польше», пятитомный утопический роман «Икозамерон», сделан ряд переводов на итальянский, в том числе «Илиады» Гомера. Первым значимым переводом стала трагедия Каюзака «Зороастр», которая была поставлена в феврале 1753 года в Королевском театре Дрездена итальянской труппой.

Дрезден был для Казановы городом важным и близким: там жили его мать, два брата, Франческо Джузеппе и Джованни Баттиста, и сестра Мария Маддалена. Оба брата стали художниками: Франческо Джузеппе — знаменитым баталистом, Джованни Баттиста — профессором Дрезденской академии художеств, а после и ее руководителем.

В итальянской труппе в Дрездене выступала и мать Казановы. Дзанетта Фарусси сделала успешную артистическую карьеру. Сам Карло Гольдони написал для нее комедию. Правда, у нее ничего не получилось в России (как и у ее знаменитого сына), зато она успешно гастролировала в Лондоне и Варшаве и пользовалась популярностью в Дрездене. А во время Семилетней войны она нашла себе убежище не где-нибудь, а в Праге.

Может быть, склонность к флирту и адюльтеру у Казановы — от матери? Поговаривали, что он был на самом деле сыном Микеле Гримани, владельца театра в Венеции, богатого патриция, сенатора, а отцом родившегося в Лондоне его брата Франческо был принц Уэльский, ставший вскоре королем Георгом II…

Как бы там ни было, вспоминая свою первую возлюбленную Беттину Гоцци, он писал: «Именно она постепенно разожгла в моем сердце первые искры того чувства, которое потом стало моей главной страстью». Эта главная страсть принесла Казанове много неприятностей, но радостей гораздо больше. И, в конце концов, разве мы сейчас помнили бы о нем, если бы он не описал ее в своих воспоминаниях?

«Вопреки возвышенным моральным началам, неотвратимо порожденным божественными принципами, укорененными в моем сердце, всю жизнь я оставался рабом своих чувств, — признается Казанова. — Я испытывал наслаждение от того, что сбивался с пути, я постоянно жил неправильно, и единственным моим утешением было лишь то, что я осознавал свои прегрешения. <…> Мои безрассудства суть безрассудства юности. Вы увидите, что я смеюсь над ними, и если вы доброжелательны, то позабавитесь над ними вместе со мной».

К моменту приезда в Духцов Казанова подрастерял свое обаяние. А характер у него был непростым всегда. Поэтому мелкие пакости от прислуги были нередки. Пришлось учить немецкий — по-французски или по-итальянски никто с ним говорить не хотел.

Оставалось одно — всецело отдаться интеллектуальному труду. Но переписывать сорок тысяч томов библиотеки Вальдштейна было скучно. И Казанова взялся за сочинительство. Сначала он описал самый звездный момент своей биографии — побег из венецианской тюрьмы Пьомби, откуда кроме него бежать не удавалось никому. Писал на французском — самом популярном тогда языке Европы. Попав в Пьомби, он страдал не только от тяжелых условий содержания и от одиночества — он был лишен возможности писать. «Если узник причастен к изящной словесности, дайте ему письменный прибор и бумаги: горе его станет на девять десятых меньше», — скажет он позже в «Мемуарах». Кстати, воспоминания о побеге перевел на русский брат Достоевского, Михаил Михайлович, а сам Федор Михайлович написал к ним предисловие.

На титуле книги указано, что она была издана в Лейпциге в 1788 году. На самом деле печатали ее в Праге — так же, как и написанную после этого сатирическую фантастическую утопию «Икозамерон, или История Эдуарда и Элизабет, проведших восемьдесят один год у мегамикров, коренных жителей Протокосмоса в центре земли». Многотомный «Икозамерон» был написан в подражание великим утопистам прошлого (Сирано де Бержераку, Кампанелле, Мору) и рассказывал о подземной империи мегамикров, двуполых людей, питавшихся грудным молоком и сумевших создать цивилизацию по последнему слову техники. Скучнейший роман ожидал полный провал. «Чтобы дочитать „Икозамерон“, чудовище среди утопических романов, надо обладать овечьим терпением в ослиной шкуре», — написал Стефан Цвейг, который в принципе симпатизировал автору.

А потом Казанова принялся за мемуары. Они описывают его жизнь только до 1774 года, хотя полностью называются Histoire de ma vie jusqu'à l’an 1797.

Работа над мемуарами скрасила его последние годы, наполненные мелкими склоками с прислугой замка, особенно с мажордомом Фельдкирхнером, подступающей немощью, болезнями и одиночеством. Он писал их — и возвращался в свое прошлое, блестящее и увлекательное.

Эти мемуары стали для него пропуском в бессмертие.

Три великих авантюриста

В Духцове сохранилась библиотека, в которой работал Казанова. За книжными полками — потайная дверь, которая внезапно открывается, и за ней можно увидеть знаменитого библиотекаря, сидящего с пером над рукописью. А еще — бильярдный салон, где играл Казанова, и его комнаты: кабинет и спальню. В библиотеке — последнее письмо, написанное им 26 мая 1797 года Элизе фон дер Рекке, жившей тогда в Дрездене немецкой писательнице и поэтессе, дружившей с Гете и Шиллером, а также с «коллегой» Казановы, авантюристом графом Калиостро. Поначалу мистически настроенная, она вскоре разочаровывается в Калиостро и в 1787 году публикует в Санкт-Петербурге свою первую книгу с разоблачениями его афер «Описание пребывания в Митаве известного Калиостра на 1779 год и произведенных им тамо магических действий, собранное Шарлотою Елисаветою Констанциею фон дер Реке, урожденной графинею Медемской».

Вильгельм Кюхельбекер, посетивший ее в Дрездене, писал в своих «Отрывках из путешествия»: «Элиза фон дер Реке, урожденная графиня Медем, величественная, высокая женщина, она некогда была из первых красавиц в Европе; ныне, на 65-м году жизни, Элиза еще пленяет своею добротою, своим умом, своим воображением, — фон дер Реке была другом славнейших особ, обессмертивших последние годы Екатеринина века: великая императрица уважала и любила ее, уважала особенно, потому что ненавидела гибельное суеверие, которое Каглиостро и подобные обманщики начали распространять уже в последние два десятилетия минувшего века».

Калиостро был не так удачлив, как Казанова — за чернокнижничество и мошенничество он был приговорен к сожжению заживо, но папа Пий VI заменил смертную казнь пожизненным заключением. Бежать из тюрьмы ему не удалось, и, просидев в ней четыре года, он умер — то ли от эпилепсии, то ли от яда, подсыпанного тюремщиками. Он вообще существенно отличался и от Казановы, и от графа Сен-Жермена, третьего главного авантюриста XVIII века: Калиостро не был силен ни в науках, ни в творчестве. А вот граф Сен-Жермен был необычайно одаренным — активно участвовал в политике, сочинял музыку, разбирался в медицине. Казанова даже немного завидовал ему и писал о нем с негодованием и восхищением: «Этот необычайный человек, прирожденный обманщик, безо всякого стеснения, как о чем-то само собою разумеющемся, говорил, что ему 300 лет, что он владеет панацеей от всех болезней, что у природы нет от него тайн, что он умеет плавить бриллианты и из десяти-двенадцати маленьких сделать один большой, того же веса и притом чистейшей воды».

В мемуарах Казанова описал свою последнюю встречу с Сен-Жерменом в его доме. Граф попросил у Казановы монету, тот дал ему 12 су. Сен-Жермен бросил на нее маленькое черное зернышко, положил монету на уголь и разогрел с помощью паяльной трубки. Когда монета остыла, Сен-Жермен дал ее Казанове. «Я стал рассматривать монету. Теперь она была золотой. Я ни на миг не усомнился в том, что держал в руках свою монету. <…> Сен-Жермен просто не мог незаметно подменить одну монету другой. <…> Та монета действительно выглядела золотой, и два месяца спустя в Берлине я продал ее фельдмаршалу Кейту, проявившему большой интерес к необычной золотой монете в 12 су».

Сен-Жермен вызывал у Казановы интерес и даже симпатию: «Как ни странно, как будто помимо моей воли, безотчетно граф изумляет меня, ему удалось меня поразить»; «он был ученым, говорил отлично на большинстве языков, был великим музыкантом, великим химиком и лицом был приятным».

Смерть всех троих — Казановы, Калиостро, Сен-Жермена — завершила эпоху. Галантный XVIII век уходил, и итог ему подвела безжалостная Французская революция, которая так ужаснула Казанову.

Прошло двадцать лет, и появился миф об утерянном золотом времени… Так что книга Казановы, начавшая печататься в 1822 году, поспела вовремя. Казанова шагнул с ее помощью в новый век в великолепии своих любовных приключений, заставив печально вздыхать все будущие поколения женщин.

Потому на духцовском кресле, в котором он умер, всегда лежит свежая красная роза.

Судьба мемуаров

Но до триумфа рукопись пережила немало приключений. Ее ждала удивительная судьба. Несмотря на то, что права на все свои сочинения Казанова передал Вальдштейну, мемуары он хотел опубликовать сам. Не послушав рекомендаций князя де Линя, который стал одним из первых читателей его воспоминаний, он попросил о публикации графа Марколини ди Фано, саксонского кабинет-министра. Но ди Фано (кстати, умерший в Праге) не захотел связываться с такой легкомысленной книгой. Это было в 1797 году. А в 1798-м, предчувствуя скорую смерть, Казанова попросил живущих в Дрездене родственников приехать к нему за рукописью. Карло Анджолини, муж Терезы, дочери его недавно умершего брата Джованни, незамедлительно прибыл в Дукс. После смерти Казановы — Тереза и Джованни и хоронили великого авантюриста — он привез рукопись в Дрезден, однако вскоре умер, и бумаги остались у его дочери Камиллы.

После окончания наполеоновских войн Марколини вспомнил о книге и предложил за нее опекуну несовершеннолетней Камиллы 2500 талеров. Тот решил, что этого слишком мало. Но спустя всего несколько лет, в 1821 году, финансы семьи пришли в упадок и рукопись все же была продана, но уже за… 200 талеров. Покупателем стал издатель Фридрих Брокгауз. Да-да, тот самый, который «Брокгауз и Ефрон». По его просьбе писатель Вильгельм фон Шютц перевел мемуары на немецкий. Успех был велик, и французский издатель Виктор Турнашон, отец знаменитого фотографа Надара, пиратским образом издал переведенные с немецкого на французский мемуары. В ответ на это их издал на французском и сам Брокгауз. При этом каждый раз текст подвергался корректировке для «соблюдения приличий».

Все последующие переиздания мемуаров на других языках (до 1960 года) были переводами этого искаженного издания. А рукопись на французском все это время лежала в сейфе издательства в Лейпциге. Когда в 1943 году здание разбомбила авиация союзников, в нем сгорело почти все, но рукопись уцелела. В июне 1945-го на американском военном грузовике ее перевезли в новое здание издательства в Висбадене. И лишь в 1960 году в результате сотрудничества издательства «Брокгауз» с французским издательством «Плон» оригинальный текст был наконец издан на французском.

Сейчас мемуары Казановы переведены более чем на 20 языков и выдержали свыше четырехсот изданий, в основном на французском, немецком и английском. А в 2010 году благодаря поддержке анонимного благотворителя рукопись была выкуплена Национальной библиотекой Франции более чем за семь миллионов евро — самое дорогое приобретение библиотеки на сегодняшний день.

Казанова против Дон Жуана

Читатели каждой новой эпохи находили в его воспоминаниях что-то важное для себя. Сначала его любили за то, что он выдающийся авантюрист, умеющий будни превратить в праздник. Позже, с ужесточением цензуры, на первый план вышли его будуарные победы. Далее, на рубеже столетий, «своим» сочли его приверженцы ницшеанства: этот искатель приключений был полной противоположностью декадентам и учил полнокровной, насыщенной жизни и максимальной реализации заложенного в человеке потенциала.

Такая громкая слава начала раздражать. «В наши дни Казанова стал чем-то вроде спагетти, мандолины и „Санты Лючии“ — тем, что ассоциируется с итальянцами за пределами Италии, не вызывая при этом особого уважения или симпатии. Для иностранцев Казанова — это в меру смазливый итальянец, пользующийся некоторым успехом у женщин», — это слова Марчелло Мастроянни.

Казанова и вправду стал мифом. И для многих слился в одно целое с Дон Жуаном. Но на самом деле они настолько различны, что об этом написана не одна книга.

«Испанский Дон Жуан, немецкий доктор Фауст, англичанин Байрон и француз Бодлер — все они прежде всего вечно неудовлетворенные <…>. Казанова же при первом же поцелуе фаустовской Маргариты ощутил бы себя на седьмом небе и пожелал остановить мгновенье», — фрагмент из книги «Казанова против Дон Жуана» Маргериты Сарфатти, возлюбленной Муссолини.

Вне всякого сомнения, Казанова не раз вспоминал о своем испанском «предтече», когда описывал историю собственной жизни. Среди его бумаг в Духцове даже были найдены две сцены, предназначавшиеся для оперы Моцарта «Дон Жуан», но не вошедшие в нее. И, работая над своим собственным образом, он мог сознательно противопоставлять его традиционно негативно воспринимаемому образу обольстителя.

«Формула XVIII века»

Четвертого июня 1798 года Казанова скончался. «Я жил, как философ, и умираю, как христианин», — его последние слова прозвучали как эпитафия. Он был похоронен возле маленькой часовни святой Варвары неподалеку от замка. Позже могила была утеряна. Сейчас на стене церкви установлена табличка с надписью: «Jakob Casanova. Venedig 1725 — Dux 1798».

Казанова умер. Начала жить легенда о нем. Появлялись все новые и новые почитатели. Одной из них была Марина Ивановна Цветаева.

Летом 1922 года в берлинском кафе на Курфюрстендаме поэт Саша Черный познакомил Марка Слонима с Мариной Цветаевой.

«Я был в то время литературным редактором пражской „Воли России“: сперва ежедневная газета, она стала затем еженедельником, и мы собирались в ближайшем будущем превратить ее в ежемесячный журнал, — вспоминал Слоним. — Я предложил Цветаевой дать нам стихи и по приезде в Прагу зайти в редакцию в центре города, на Угольном рынке. <…> Услыхав, что редакция находится в пассаже XVIII века с ходами, сводами и переходами и занимает помещение, где в 1787 году Моцарт, по преданию, писал своего „Дон Жуана“, в комнате с балконом на внутренний двор, МИ совершенно серьезно сказала: „Тогда я обещаю у вас сотрудничать“. Я предупредил ее о политическом направлении журнала — мы были органом социалистов-революционеров. Она ответила скороговоркой: „Политикой не интересуюсь, не разбираюсь в ней, и уж, конечно, Моцарт перевешивает“. Я до сих пор убежден, что именно Моцарт повлиял на ее решение».

Марина Цветаева пришла в редакцию после переезда в Прагу в ноябре 1922 года. «После кратких деловых разговоров мы с МИ пошли в кафе „Славия“ против Городского Театра, у моста через Влтаву, и там просидели добрых часа два, беседуя на разные темы. В то время я подготовлял предисловие к первому тому воспоминаний Казановы для берлинского издательства „Нева“ (он появился в 1923 году, а второй том так и не вышел, „Нева“ должна была закрыться из-за отсутствия средств, как и большинство русских литературных предприятий тех лет).

<…> К моему удивлению, МИ не только отлично знала Казанову и была очарована этим неукротимым любовником и авантюристом, но и написала о нем несколько пьес в стихах. Мы тотчас же условились, что она даст для „Воли России“ „Приключение“ — драму в пяти картинах, основанную на материале четвертого тома „Истории моей жизни“ Джакомо Казановы, кавалера де Сейнгаля. Кроме того, она обещала дополнить и несколько переделать для нас „Конец Казановы“, выпущенный с искажениями в Москве, и дать ему новое название — „Феникс“. У нас тотчас же загорелся спор насчет эпиграфа к „Приключению“. МИ перевела его — „Вы позабудете и Генриетту“, а я — „Ты забудешь также и Генриетту“. Возлюбленная Казановы Генриетта вырезала алмазом эту надпись на оконном стекле гостиничной комнаты, где они любили друг друга, — он нашел ее через пятнадцать лет на том же стекле и заплакал, потому что предсказание сбылось. Я был поражен, с какой страстью МИ отстаивала свою версию и приводила самые неожиданные аргументы. „Но ведь это мелочь“, — попытался я остановить ее. „Мелочь? — спросила она с каким-то зловещим присвистом, точно я был повинен в богохульстве. — Выбор слов — самое важное“».

Вот как Цветаева описала своего героя: «Казанова, 75 лет. Грациозный и грозный остов. При полной укрощенности рта — полная неукрощенность глаз: все семь смертных грехов. Лоб, брови, веки — великолепны. Ослепительная победа верха.

Окраска мулата, движения тигра, самосознание льва. Не барственен: царственен. Сиреневый камзол, башмаки на красных каблуках времен Регентства. Одежда, как он весь, на тончайшем острие между величием и гротеском.

Ничего от развалины, все от остова. Может в какую-то секунду рассыпаться прахом. Но до этой секунды весь — формула XVIII века».

Думаю, великому итальянцу такая характеристика понравилась бы.

Странные сближенья

Пятого марта 1766 года Казанова стрелялся на дуэли с графом Священной Римской империи, великим коронным гетманом, генерал-аншефом Франциском Ксаверием Браницким, в России известным как Ксаверий Петрович Браницкий. Конфликт был спровоцирован первой танцовщицей варшавского театра Анной Бинетти, которая была в то время любовницей Браницкого, и другой танцовщицей, фавориткой короля Станислава II Августа Понятовского Катериной Гаттаи Томатис. Казанова был ранен совсем легко, а Браницкий, вызвавший его на дуэль, тяжело. Как писал Казанова, «пуля вошла справа в живот под седьмое ребро и вышла слева под десятым. Одно отверстие отстояло от другого на десять дюймов. Зрелище было ужасающее: казалось, что внутренности пробиты и он уже покойник».

Но Браницкий выжил. Позже, поступив на русскую службу, он женился на племяннице князя Потемкина, Александре Васильевне Энгельгардт. Его дочь, Елизавету Ксаверьевну, все мы знаем по стихам и рисункам Пушкина. Вместе со своим мужем, Михаилом Семеновичем Воронцовым, генерал-губернатором Новороссии, они похоронены в Одесском Спасо-Преображенском кафедральном соборе. Так что, если бы ранение от пули Казановы оказалось смертельным, история и Одессы, и русской литературы была бы немного иной.

И еще один интересный факт. Младший брат мужа той самой варшавской танцовщицы, Катерины Томатис, Томас, служивший в русской армии под начальством Суворова и ставший после штурма Измаила его адъютантом, участвовал также и в штурме Праги.

— Но ведь Суворов никогда не штурмовал Прагу! — воскликнете вы. И будете правы. Но не совсем. Его войска 4 ноября 1794 года штурмовали другую Прагу — предместье Варшавы на правом берегу Вислы. Резня в Праге привела к подавлению Польского восстания 1794 года, а Суворов получил за нее высший воинский чин фельдмаршала.